Старец прошел сквозь распахнутые ворота без воротников – дружинников или горожан, стоявших на стенах. Улицы были совершенно пусты, ветерок завивал пыль на вытоптанной земле.

– Где люди? Где поляки, где киевляне?.. – произнес старец. Но никого не было.

Он снял с пояса калдаш и, намотав на руку ремень, пошел уже оружно, готовый к бою.

Внезапно из-за угла вышли несколько человек. Все были вооружены, но по тому, что они без доспехов, старец не понял, кто это.

– Кто вы? – спросил Илия.

– Народ киевский, – ответил здоровенный парень, опоясанный широким ремнем, за который был заткнут польский меч без ножен. По его огромным красным рукам старец догадался, что это кожемяка. Рядом с ним стоял хазарин и по одежде, и по лицу, но в распахнутом вороте рубахи виден был крест. Третий, скорее всего, крещеный печенег или торк, в черной шапке, с коротким луком-сагайдой в руках. Стояли рядом люди, похожие и на варягов, и на славян, и невозможно сказать, кто они, чьих родов и племен.

– Где поляки? – спросил старец.

– Да, похоже, перебили их всех, – спокойно ответил парень.

– Как перебили?

– А кого как! – засмеялся сутулый еврей-кузнец. – Каждый хозяин убил врага, ставшего к нему на постой.

– Истинно так! – подтвердил щербатый славянин с космами каштановых волос, торчащими из-под шапки. – Они тут пограбили, озоровать стали, народ примучивать, ну их ночью всех и перерезали…

– Не похотели, значит, люди супостата! – подытожил какой-то не то тюрк, не то еще кто-то.

– Кто же вел людей, кто знак подавал? – спросил Илия.

– Да никто! – ухмыльнулся кожевник. – Все не похотели, чтобы тут поляки были… и закон их, и правда их.

– Ихними быть не похотели, – подтвердило несколько голосов.

– По этой правде мы жить не желаем! И людьми польскими не станем. Мы по русской правде живем!

– Так чьи же вы? – спросил Илия.

И несколько голосов ответили:

– Русские мы! Русские…

– Выходит, – сказал кожемяка, – мы как есть все тута русские.

Из дворов вытаскивали убитых врагов и сваливали их на телеги. Ударил колокол на обгоревшей Десятинной церкви. Многие сняли шапки и перекрестились, хотя не все, потому что были здесь – именующие себя новым словом «русские» – люди разных вер и родов, но единые нынче.

– Будь благословен, народ новый! Народ русский! И да осенит тебя благостью своею православная вера на многия лета! – сказал старец Илия, кланяясь в пояс людям, которых становилось все больше. Из переулков и соседних улиц подходили новые и новые… Они заполняли собою площадь перед церковью, пока не заполнили ее всю.

Без князя Киев стоял недолго. Сын Добрыни, Константин, коего звали в Новгороде на славянский манер – Кукша, принудил Ярослава вновь идти на Киев. Новгородцы прорубили днища у драккаров, на которых Ярослав собирался бежать за море к варягам, родственникам матери своей Рогнеды, наняли тысячу варягов оружных, воинскому делу обученных, собрали из людей новгородских дружину в три тысячи человек и пошли на юг.

Повторился поход, коим ходил на Аскольда Хельги Старый (Вещий), а Владимир – на брата своего Ярополка. Языческий варяжско-русский север опять шел на юг, на Киев, и, как всегда, побеждал. Победил и на этот раз.

Но совпало и другое: сеча злая случилась на Альте, где был убит безвинный Борис-княжич. Так свершилось отмщение Святополку Окаянному за кровь мученика – ради Христа, ради веры новой, православной, по слову Господа нашего: «Мне отмщение, и аз воздам!»

Не христиане бились между собою, но яростные язычники истребляли друг друга, не славяне киевские крещеные, но варяги, русы и печенеги сошлись в резне. И так дрались яростно, так кидались в сечу, что печенеги полегли все, а от новгородско-варяжской дружины языческой уцелели единицы.

Тем легче было Ярославу с ними справиться. Ибо жив и поныне сатанинский умысел и завет: уничтожай всех, кто привел тебя к власти, тех, кто видел тебя не в силе и славе, но в слабости и кто мнит себя твоим помощником и даже равным тебе. Новгородцы вошли в пустой Киев. И – «погоре церкви».

Вернулись язычники, которых православный Киев никогда бы терпеть не стал. Дружина малая новгородская, в сражении истаявшая, противу Киева и князя нового киевского Ярослава была беззащитна. А Ярослав киевлянами усилился.

И поступил он по-княжески, по-государственному, как истинный политик, то есть вероломно. Он сослал своего двоюродного дядю, посадника Кукшу, того, кто силою и мужеством даровал ему, уже оплакивающему свой удел изгнанника, киевский престол, в Муром и там приказал убить. Так скончал дни свои новгородский посадник Константин Добрынин, чьими трудами вокняжился Ярослав в Киеве, но под чьим знаменем вернулись в Киев варяги-язычники.

Странные совпадения, странные параллели: на Альте разбит Святополк, неподалеку от того места, где был убит Борис, в Муроме, где был князем Глеб, убит Кукша…

Сам Святополк бежал после битвы на Альте в Польшу, которая в 1032 году разделилась на части и перестала быть для соседей угрозой.

Сказывают, Святополк Окаянный до сего не дожил: сошел с ума еще по дороге в Польшу и умер от угрызений совести. Трудно в это поверить. Хотя, может быть, совесть новая, православная, и стала мучить Святополка, увидевшего глубину своего окаянства? Но что же тогда Ярослав не умер от угрызений совести? Он ведь пролил кровь ближайшего сродника своего, подарившего ему власть и престол!

Однако современники не сомневались, что Святополка замучила совесть. Так считали все. Потому что все уже знали о заветах православных, с ними соизмеряли жизнь свою и ведали, что ежели поступки человеческие с этими заветами на совпадают, тогда и является отмстительница незримая, вездесущая и страшная – совесть. Спасен от нее бывает лишенный совести, то есть не имеющий в душе никаких запретов. Но тут возносится над ним меч Господень, и ежели не он, то дети и внуки его бывают поражены Божиим отмщением. Умерший же от мук совести, от раскаяния, то есть в попытке снять с себя каиново клеймо братоубийцы, ответ держать будет на Страшном судище, и Господь будет его судиею. Самым справедливым и милостивым. Святополк сошел с ума…

А разве мы знаем, что испытывал Ярослав? Каковы были его страдания? Что передумал он бессонными ночами, когда, прихрамывая на больную ногу, по отцовской привычке мерил шагами княжескую палату в тереме? Какие у него были душевные муки и страдания? А они были! И в этом не сомневались современники.

Мы ведь многое понимаем не так, как они! Скажем, произнося с уважением прозвище Ярослава – Мудрый, мы забываем слова Писания: «Во многия познания и мудрости – многия скорби».

Мудрым же Ярослава стали именовать после того, как он дал народу новому – новый закон, составленный из правил и обычаев старого, размытого в народе новом, народа русов. Потому и именовался закон княжества Ярославова – Русская Правда, а все, кто закону этому подчинялся, стали зваться русскими, хотя племен и языков разных и даже богам поклонялись разным.