— Что тебе проку бегом пересечь Хамаду, если ты от жажды помрешь до того, как до гор голубых доберешься? Надо тебе лучше к Анги обратиться, может, найдешь в речах предков мудрость какую, внушит тебе терпения да зрелости…

— Я больше не мог… — проговорил вождь усталым, сдавленным голосом. — Этот зов меня одолел. Голос, что огонь, горячий. Почему ты меня вчера не убил? Знаю я, много возможностей у тебя было, не одна, так чего ты меня унижаешь? Чего ты обращаешься со мной, как с ребенком?

— Потому что ты ребенок и есть, господин наш шейх! Чистый ребенок! Я прекрасно понимаю, что настоящие дети — они и есть истинные мужи! Этот недуг только настоящих мужчин и поражает!

— Но ты же знаешь, что я не остановился бы и убил бы тебя, если бы судьба ко мне повернулась и дала власть над тобой?..

— Знаю.

— Почему же отказываешься поступить со мной, как с ровней?

— Потому что я пришел, чтоб не дать вернуться в племя, а не чтобы тебя убить!

— А чего ты боишься, что я в племя вернусь? Скажи уж, ради бога!

— Да потому, что знаем мы, и все это знают, что братство долго не продержится, и не пойдет народ за их учением, пока ты будешь бродить по равнине. Ты ведь старался приучить людей к свободе все эти долгие годы — и ты в этом преуспел!

— А чего это вы хотите их всех вернуть на путь свободы?

— Потому что видим, как они несчастны в этаком положении.

— Кто сказал, они несчастны? Это все бред у вас в головах.

— Нет. Это не бред. Не в состоянии народ все это нести на себе, бремя такое. Слабы они для этого.

— Слабы головами. Мышление у них такое… Да-да. Я все-таки вернусь. Убью тебя и вернусь.

— Я тебя знаю. Не в силах ты меня убить, разве что из-под тишка. Но на вероломство ты не способен — не та у тебя натура. Это против принципа чести.

— А я тебя оружием убью. Мечом или копьем.

— Не сможешь. Ты никогда не проходил уроки войны, так же как и уроки любви и искусство обольщения женщин тебе не известны.

— Давай поборемся! Почему бы нам не попробовать побороться?

Весь этот диалог длился, пока они обнимали друг друга. Барака наблюдал за ними с возвышенности — они качались и переговаривались, а он тем временем ударял рукой об руку и повторял: «Дети! Клянусь Аманаем — чистые дети!». Все его приговоры кончались клятвами, и он спешно прикрывал своей грубой ладонью рот из боязни, что его клятвы именем божества магов достигнут чьего-нибудь слуха.

Каждый из бойцов вытер слезы украдкой от противника, а потом… они схватились в драке вновь.

Первый бой без мечей занял всю первую половину дня. На следующий день утром и в течение полуденного отдыха, когда бойцы приняли легкий обед, изготовленный Баракой в виде ячменной похлебки, и затем, к вечеру, борьба продолжалась. Ни негры, ни сам Бубу не могли понять, откуда вождь, которому перевалило за шестьдесят, черпал силы, позволявшие ему продолжать сопротивление и держать удар, ведь он хранил пост и почти ничего не ел питательного. Он теперь обхватывал противника своими худыми руками и швырял его налево и направо, а, случалось, отрывал от земли и подбрасывал высоко в воздух, да при этом еще издавал воинственные клики, подбадривая себя. Однако Бубу опускался на землю, стоя на своих двоих всякий раз, будто кошка. С окончанием каждого эпизода долгой схватки шейх изливал душу проклятиями и ругательствами, гневно восклицал:

— Ты джинн, Бубу, ей-богу! Ученик бесов! Аллах тебя погубил!

Выражение «Аллах тебя погубил» было в ходу у знати племени, унаследованное от предков, туареги обычно шутили так издавна, играя с детьми вассалов. По всей центральной Сахаре было известно и исполнялось молчаливое правило, в силе закона, позволявшее употреблять такое страшное проклятие против всякого, кто принадлежал племенам вроде «Кейль-уляля» или «Имкиргассан», или «Имгад», им подобным. Хитрый лис Бубу чутьем вассала и воина-рыцаря чувствовал, что сердце шейха всякий раз мягчает все больше, когда он облегчает душу этим традиционным проклятием, от этого он приходил в восторг, ликовал и бросал вождю игриво:

— Говорил я, тебе со мной не справиться! А я не отрицаю — вспоен молоком прекрасных бесовок в пещерах, только сила моя вовсе не в этом!

Он с насмешкой глазел на шейха и, подмигнув, разъяснял Бараке:

— Тайна тут в двух делах: во-первых, я никогда не нарушал воздержания и отказывался всегда от вкусной пищи, а, во-вторых, — я всегда удовлетворял мольбы красавиц наших, я женился, чтоб вы знали, на тринадцати женщинах!

— Аллах тебя погубил!

— Хе-хе… Условия-то оба невыполнимые, как видишь. Слабо! Ты их выполнить не в силах!

— Аллах тебя погубил!..

Все последующие дни превратились в забавное театральное действо и пикировку остротами, несмотря на продолжавшуюся борьбу. Однако Бубу успокоился: прилив тоски на душу шейха схлынул. Он старался развлечь его, заставить забыть неприятность, все сделать, чтобы он смирился с судьбой. И так как Анги предупреждало о способности языка давать себе волю, особенно, когда человек выходил из себя и напрягался до предела, то Бубу решил использовать тут эту золотую мудрость в отношении шейха.

Спустя долгие месяцы, в пору, когда время было свидетелем — здоровье и душевное состояние весьма ощутимо улучшились, он все же не перестал повторять это свое проклятие: «Аллах тебя погубил», а за ним еще следовало такое кровожадное предложение: «Я тебя когда-нибудь прикончу! Ты от моей руки смерть примешь. Вот увидишь. Если уж совсем моя сила высохнет для этого, я тогда оставлю тебя спать, а потом зарежу или прикажу Бараке, пускай он тебя задушит своими грубыми руками. Ты-то уж знаешь, он ни на что, кроме удавки, не способен!» Бубу на такие заигрывания отвечал жестоко: «а вот это вероломством называется по закону Сахары! А ты на вероломство не способен, пока с благородством не расстанешься!» Адда такому утверждению покорялся и говорил сам себе с грустью: «Да. Благородство это убийственно. Честь кого хочешь погубит. Честь, она для знатного — яд».

В один из прекрасных вечеров, когда в небе ярко светилась полная луна и дул с далекого севера свежий морской ветерок, разлегшийся на просторе и наблюдавший за луной и звездами вождь спросил:

— И куда же это вы намереваетесь повести племя с вашим братством?

— К богу, — не колеблясь ответил Бубу.

— Но ведь путь к богу лежит через врата свободы.

— Я говорю о завершении всего круга, а не о мирском избавлении. Мирское освобождение или то, что ты называешь свободой, это всего лишь виток на пути.

— Это люди берут на себя тяготы пути, а вы им соболезнование выражаете, бремя ваше, вижу я, не столь тяжелое, а — свобода?

— Большинство людей — темная, невежественная толпа, они все дальше своего носа не видят, и никуда ты с ними не доберешься, если будешь вечно советоваться да вопрошать их, попробуй обращаться с ними, как с трезвомыслящими. Они обольщаются всем, возлагают на себя лишнее бремя, придают себе вес, намного больший, чем на самом деле, препираются вечно, бесстыдствуют, дерзят, враждуют друг с другом, выступают против самого знаменосца пути, а сами-то и до половины пути не добрались. Они даже обет молчания исполнить неспособны, всякую тайну тайком выболтают — все продадут за ячменную лепешку, едва лишь к своему обетованному Вау приблизятся…