Пальнув для острастки им вдогонку несколько раз, с удовлетворением увидел красочное падение ещё четырёх тактических перегруппировщиков. Тут же, среагировав на крики и стоны в стороне, своевременно добил ещё одного особо резвого подранка, который – ругаясь и шипя, как бешеная кошка – полз ко мне, подволакивая раздробленные при падении с лошади ноги, при этом держа в руке кинжал, наверное, с намерением его мне подарить.

БУМ!

Карабин дёрнулся в руках, шипение прекратилось, а кинжал оказался у меня в руке в качестве трофея.

А вот моему соратнику было совсем плохо – уже хрипеть начал…

Я быстро подошёл к нему и, закинув карабин за спину, пощупал пульс, разрезал штанину трофейным кинжалом и стал обрабатывать уродливую рубленую рану.

Укол шприцом-тюбиком со специальным комбинированным препаратом – имеющим противошоковый, противоболевой и стимулирующий эффект – просто волшебно подействовал на не привычного вообще к медикаментозному лечению раненого – имея бледный вид от большой потери крови, но уже придя в себя, он с какой-то детской надеждой смотрел на мои манипуляции, достав при этом из-за пазухи православный крест и восторженно шепча молитву.

А я, имея некоторый опыт оказания медицинской помощи в полевых условиях, уже нацепил резиновые перчатки и стал обрабатывать его рану, используя свой медпакет.

Когда рана была обработана, зашита и забинтована, я поднял голову и, вытирая пот со лба тыльной стороной руки, встретился взглядом со стоящей метрах в трёх худощавой пожилой женщиной в дорогом, отделанном мехом и какими-то камушками наряде. Головного убора на ней не было – что было очень нехарактерно и даже неприлично для славян, – и её длинные с проседью волосы колыхались на лёгком ветру.

Рядом с ней стояли четыре воина в недешёвой броне и кольчугах – правда, сильно посечённых и кое-где заляпанных кровью и грязью – которые держали мечи в руках, готовые применить их для защиты своей хозяйки.

Я встал – негоже перед женщиной сидеть, – демонстративно снял резиновые перчатки, спокойно посмотрел в глаза этой женщине и чуть наклонил голову, как бы поприветствовав её.

А она, кивнув мне в ответ, повернула голову в сторону, откуда ещё четверо воинов на импровизированных носилках несли человека.

Уже по положению тела и виду обильно промокшей от крови рубашке я определил, что этот человек мёртв, и моя помощь ему не требуется. Но фамильное сходство молодого мужчины на носилках с этой женщиной говорило о том, что, скорее всего, это её сын, и, значит, тут просто отмахнуться не получится.

Повинуясь её просьбе – а скорее, мольбе в её глазах, – я присел возле тела. Нет, уже холодный, гарантированный «двухсотый», судя по проникающему ранению в грудь. Для приличия пощупав пульс, покачал головой, встал, повернулся к женщине и пожал плечами, давая понять, что помочь – не в моих силах.

Она зло усмехнулась и громким голосом произнесла:

– Все видели: даже посланник древних богов не захотел оживить моего сына, руки которого обагрены кровью своих братьев. Он связался с Арбек-ханом, и тот его предал, как он сам когда-то предал брата ради княжеского стола. Похороните их вместе – моего сына и этого потомка степных татей в одной могиле, пусть эти собаки будут и там вместе. Дай меч, – она обратилась к одному из своих телохранителей.

Тот безропотно кивнул и из-за спины вытащил длинный славянский меч в потёртых, но весьма качественно сделанных ножнах. Чувствовалось, что это настоящее оружие – не для простого воина.

Женщина взяла его в руки и тут же протянула мне.

– Возьми, посланник древних богов. Тебе он нужнее. Чувствую в тебе большую силу и нашу кровь… Тебе предстоит пройти много битв. Не опозорь его, хотя… Как раз ты и не опозоришь, и не предашь. Гниль видно сразу…

Хоть она и говорила на старославянском, я всё равно её прекрасно понимал и ощущал торжественность момента. Взяв из её рук меч, я чуть вытащил его из ножен и поцеловал лезвие, чем вызвал одобрительный гул воинов, которые кольцом собрались вокруг нас.

Рядом, поддерживаемый соратниками, уже стоял на ногах тот самый молодой воин, которому я только что «отремонтировал» ногу. Он восторженно смотрел на происходящее.

Я ему улыбнулся, и…

Всё снова вокруг меня закрутилось и завертелось, пропали и запахи, и ощущение открытого пространства…

Картинки, видения, содержание которых я понимал без слов…

Было такое впечатление, что кто-то мне показывал тщательно подобранный трейлер на очень важную тему, и ни мгновения нельзя было упустить…

Вот этот же воин, мой крестник, только с уродливым шрамом на лице, сильно постаревший подходит к воротам монастыря и стучится…

Вот он уже в рясе, с котомкой за спиной, сильно хромая и опираясь на посох, идёт куда-то в группе таких же монахов…

Вот он сидит в келье перед книгой и что-то пишет при свете свечи…

Вот он стоит на коленях, молится и рыдает, а чуть в стороне лежит доска, обработанная для иконы, краски и какие-то лаки…

Тут я почувствовал его отчаянье и так захотел ему помочь, что снова почувствовал запахи горящих свечей и всей грудью вздохнул затхлый тяжёлый воздух одиночной кельи.

На шорох за спиной он повернулся и снова – как тогда, на поле среди трупов – встретился со мной взглядом.

Для меня прошло несколько мгновений – всё так же держал меч и фактически вообще не двинулся с места, – а для него прошли долгие годы голода, сражений и потерь, но он, конечно, сразу меня узнал.

– Спасибо тебе, Господи… – зашептал он.

Я улыбнулся.

– У тебя всё получится, брат… – я только и смог, что коснуться его седых волос рукой…

Снова пропали запахи, и опять понеслись образы и картинки…

Вот он уже мёртв, и возле него находят икону…

Вот перед этой иконой уже в другом окладе воины коленопреклонённо молятся, прежде чем идти в бой…

Не раз и не два я вижу эту картину: воины меняются, меняется время, одежда, снаряжение, стяги, икона темнеет со временем, но и набирается силой…

Вот её везут простые люди, крестьяне, пряча от темнолицых воинов…

Вот дом в каком-то городе, где святыню прячут глубоко под землю…

Вот русские воины уже с примитивным огнестрельным оружием и бердышами ломают стены и врываются в расстрелянные артиллерийским огнём ворота Казани…

Вот царь Иван Грозный, торжественно въезжающий в захваченный город…

Вот икона снова у людей, и ей молятся тысячи, чувствуя настоящую древнюю русскую святыню…

Вот какой-то урод её похищает, сдирает золотой оклад и пытается уничтожить святыню топором, чтоб скрыть следы своего злодеяния…

Вот в дом врываются люди, среди которых я с удивлением узнаю ещё молодого и безусого отца Евстафия в форме офицера царской армии…