Сол пошел к пещере, мимо мертвого человека, которого звали Ксанф. Она закрыла глаза. Он дошел до того места, откуда начинался подъем ко входу в пещеру. Под ногами у него перекатывались голыши. Воздух внутри был еще холоднее и более влажный, а на земле, среди россыпей стреляных гильз, лежало их оружие. Он оглянулся один раз, прежде чем уйти во тьму. Она повернулась к партизанам спиной и шла от них прочь по дну Котла. И уже почти успела дойти до центра впадины. Старик поднял винтовку и прижал приклад к плечу. Она остановилась.

Сол отвернулся раньше, чем прозвучал выстрел.

* * *

Сол сказал:

— Я знаю, что звали ее Анастасия Коста. Она приняла имя Фиелла и воевала вместе с andartes в том районе Греции, который носит название Аграфа, с сорок первого года и до самой смерти, то есть до сорок четвертого. Я думаю, что она была любовницей andarte, который воевал под именем Ксанф. Летом сорок третьего его ранили и взяли в плен во время карательной акции, руководил которой полковник Хайнрих Эберхардт. Фиелла попала в плен во время той же акции — как и я сам. Ей удалось бежать. Ни мне, ни Ксанфу не удалось. Вполне возможно, что ей дали возможность бежать. Этого я не знаю… Эберхардт был офицером разведки, прикомандированным к немецкому штабу в Мессолонги. Он был убит во время вывода немецких войск в сентябре сорок четвертого, либо в окрестностях Мессолонги, либо в горах к северу от Карпениси. Если Фиелла действительно выдала своих товарищей Эберхардту в обмен на жизнь своего любовника и, по какой-то случайности, на мою жизнь, то я не знаю, когда и каким образом. Если она действительно убила какого-то немецкого офицера — так, чтобы его тело приняли за тело Эберхардта, — я не знаю причин, по которым она могла это сделать. Если я действительно был для нее ночным охотником, как ты сказала, то охотник из меня получился скверный. Я знаю только, что ее казнили без суда и следствия в месте, которое носит название Котел, осенью сорок четвертого и что она перед смертью попросила меня хранить молчание. Что я и делал все это время.

Вот это место. Вот его дом.

Сол оглядел пустую комнату. Он услышал приглушенный стук лифта, и на секунду ему показалось, что Рут еще может передумать и вернуться. Но жалобно подвывающий электрический движок проследовал мимо его этажа и ушел вверх, под самую крышу. Она долго ждала, пока он ответит. А потом просто встала и ушла.

— Как я мог тебе ответить, Рут? Наша память никогда не рассказывает нам именно тех историй, которые нам нужны. Судьбы наших героев неизменно складываются не так, как нам того хотелось. Эти жизни не оставляют знаков для тех, кто идет следом. Истинные их деяния творятся в темноте и молчании, и нерассказанные их истории остаются вместе с ними во тьме пещеры. Что из всего этого я бы смог тебе показать?

Эта влажность была — зверь. Воздухом, который он вдыхал сейчас, уже дышали. В этом кислом привкусе остался тонкий след кипящих пузырьков в живом токе крови. Он стоял в отмершем легком пещеры, и его собственные легкие были стиснуты ребристой грудной клеткой: чуть отпустило — сдавило опять. Застоявшееся в здешнем воздухе чужое дыхание текло теперь сквозь него.

Он шел вперед, и свет умирал постепенно. Его глаза пытались приспособиться к темноте, про которую он знал, что она — абсолютная. Он закрыл их и пошел вперед, осторожно, шаг за шагом, нащупывая дорогу. Шаткий камень прокрутился у него под ногой и покатился по полу, изрытому небольшими кочками и неглубокими впадинами. Коридор оборвался вниз, потом пошел под уклон более ровно, уводя его все дальше во тьму.

Двигаться он стал медленнее, или ему просто так показалось. Здесь не существовало времени. Он пытался нащупать впереди пролом или трещину, которая поймает его ногу в ловушку и опрокинет его головой вперед в пустое пространство — или в ничто, в полную и безвыходную слепоту. Ночной охотник идет по следу при свете луны… Но здесь никогда не светила луна. Его ладонь скользила по прохладной каменной поверхности, которая то щербилась пчелиными сотами, то вновь разглаживалась, то разбегалась трещинами, узора которых он даже мысленно не мог себе представить, свести воедино. Рука проваливалась в ниши и снова находила себе опору. Он шел дальше.

Пещера делалась все уже. Еще несколько коротких шагов, и, если расставить руки, можно будет коснуться пальцами обеих стен. Потом стены опять разошлись по сторонам. Один раз он споткнулся и упал, ссадив кожу о шершавый камень. Камень ничего не отдавал взамен на его глухие шаги; мягкий этот шорох да его дыхание — единственные звуки. Пещера начала петлять. Он снова замедлил шаг. Он умел ждать. Здесь ничего произойти не могло, если не считать его собственного медленного продвижения от света прочь. Здесь больше не было следа, по которому можно идти, и знать здесь тоже было нечего.

Ему показалось, что в пещере стало теплее, но он ошибся. Это был запах, свойственный теплоте, — едва заметная отдушка у него в ноздрях. Сухая и затхлая. Свойственная теплому телу зверя.

Он потянулся вверх и дотронулся до потолка пещеры, а потом отследил весь ее периметр вокруг собственного тела. Он глотнул воздуха и затаил дыхание, прислушался, а потом опустился на четвереньки. Запах стал сильнее. Он вытянул руку вперед. Пусто. Холодный пещерный камень. Но теперь он услышал и самый звук дыхания, невыразительный, но ритмичный. В себя, потом из себя. Он двинулся вперед, потом снова вытянул перед собой руку. Ладонь сомкнулась на живой плоти.

Наималейшего движения хватило, чтобы он отскочил в сторону. Потом опять подкрался поближе, и пальцы его подрагивали, нащупывая дорогу. Копыто. Раздвоено, а вот ложный коготь, непроросшая почка плоти на тыльной стороне задней ноги. Волосы на огузке слиплись от грязи и крови. Вепрь лежал на боку, и дыхание у него было неглубоким и частым.

Он ощупал брюхо зверя там, где шерсть была реже всего, а кожа под ней — самая мягкая. Его ладонь прошлась по волокнистой щетине выше, на боку. Вепрь снова пошевелился, поднял голову и тут же ее уронил. Клык царапнул о камень.

Он дотянулся до проволочно-жесткой щетины на загривке. Щетинины лежали прямо вдоль линии позвоночника, толстые, как гусиные перья. Потом он опускал и опускал голову, покуда чуть менее грубая шерсть на боку вепря не стала колоть ему щеку. Тогда он остановился и пробежался пальцами по мягкому подшерстку. Он чувствовал, как убывающий жар вепря пульсирует сквозь плотную броню подкожного жира. Легкие надувались и опадали, и каждый вдох приподнимал ему голову, а каждый выдох был чуть менее сильным, чем предыдущий. В себя, потом из себя. Он подоспел вовремя. Сердце вепря гулко стучало, все медленнее и медленнее. Он ждал, пока оно замолчит.

Сейчас.[220]