Давид помолчал и добавил: — Несколько дней назад ко мне заходил Хафган.

Талиесин изумленно вскинул брови.

— Вот как? Он ничего мне не сказал.

— Он хотел услышать про Господа. «Расскажи мне об этом Боге, — сказал он. — Об Иисусе, Которого называют Христом». Мы проговорили несколько часов, и он поведал мне удивительную вещь: древние друиды видели на небе знамение Христова Рождества и поняли, что родился царь, какого еще не было на земле. Только подумать! Они все знали.

— Никогда об этом не слышал, а вот другой рассказ слышал частенько — про звездопад много лет назад.

— Об этом он не упоминал.

— Хафган и многие другие видели. Он говорил, что и это предвещает чудесное рождение, царственное рождение — приход короля, который проведет нас через Темное Время.

— Темное время? Ты о войне, заставившей вас бежать на юг?

— Это лишь начало, да и не начало еще. — Талиесин помрачнел. — Однако оно близится… тьма непроглядная, как темная ночь, падет на Остров Могущественного.

— Этот король… говоришь, он родился? — спросил священник.

Талиесин покачал головой.

— Возможно. Никто не знает. Однако приход его недалек, ибо тьма сильнее день ото дня. Он придет скоро, иначе уже нечего будет спасать.

— Все правда, — взволнованно вставил Коллен. Он внимательно ловил разговор, стараясь понять. — Утром проходили пастухи, сказали, что неподалеку совершили набег — это здесь, где уже много лет не видели ирландцев.

— Вчера они напали на Хариту в долине. Не поспей я вовремя, могло бы быть хуже… — Он замолк, вспомнив, как она расправлялась с бывалыми воинами. — Ах, надо было ее видеть. Я и сейчас не уверен, что ей нужна была моя помощь.

— Воображаю, — задумчиво произнес Давид, теребя подбородок, — что она за противник. В ее хребте немало железа. Я часто гадал, откуда это.

— Ты скоро уедешь? — спросил Коллен.

— Сегодня, — отвечал Талиесин. — Впрочем, я намереваюсь часто сюда наезжать, и вы к нам наведывайтесь.

— Обязательно, — пообещал Давид. — Я должен приглядывать за новообращенными. И обращать других. Думаю, нам часто предстоит видеться.

Тут вернулась Харита, и Талиесин нехотя распрощался с братьями. Те помахали отъезжающим и вернулись к работе.

Юноша с девушкой подъехали к Тору, проскакали по дамбе. У начала ведущего к дворцу серпантина Талиесин поворотил коня. Харита натянула поводья. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Ты уезжаешь, — сказала Харита как о чем-то простом и решенном.

— Ненадолго. Когда я вернусь, мы соединимся, чтобы больше не разлучаться. — Он подъехал вплотную, взял ее за руку. — До возвращения все мои мысли будут о тебе. — Он нагнулся и ласково поцеловал ее в губы.

Харита застыла и крепко стиснула поводья.

— Ты сказал, мы родились заново, — с горечью произнесла она. — Сказал, что мы поженимся, что никогда не разлучимся. Что любишь меня.

— Люблю, Харита. Всем своим существом.

— Этого мало! — вскричала она и, хлестнув скакуна поводьями, ударила его пятками по бокам. — Этого… мало… мало…

Серый галопом устремился к вершине Тора.

Тоска накатила на Хариту вместе с промозглой, серой, дождливой погодой, которая установилась в округе. Царевна слонялась по переходам замка, нигде не находя места, ненавидела себя за душевную слабость и от этого терзалась еще сильнее.

У ее муки не было средоточия. Подобно ветру, что налетает сразу со всех сторон, боль разила отовсюду, куда ни повернись, в самое неожиданное время. «Почему? — твердила девушка про себя. — Почему? Почему? Почему так? Почему мысль о влюбленном Талиесине наполняет меня страхом? Почему я так боюсь?».

Она думала о Талиесине — не как о живом человеке, пылающем к ней страстью, но как о чем-то абстрактном, силе, с которой столкнулась, доводе, с которым надо смириться. Он стал безличным знаком, символом чего-то неведомого.

«Почему, — спрашивала она себя, — почему мысль о нем не приносит радости?».

Снова и снова задавала она себе этот вопрос, снова и снова приходил ей тот же ответ: «Я не люблю его».

«По-видимому, так и есть, — решила она. — Как ни больно, дело, наверное, в этом. Я не люблю его. Может быть, я никогда никого не любила…

Нет, любила. Любила мать. Но это было много лет назад, и ее уже давно нет в живых. Наверное, когда убили Брисеиду, любовь во мне умерла. Странно, что я лишь сейчас это заметила. Так давно я никого и ничего не любила — кроме себя. Да нет, и себя тоже. Верховная царица сказала правду: я желала себе смерти, оттого и плясала с быками.

Любовь…

Почему на ней все помешались? За исключением детства, я жила без нее всю жизнь. Отчего же сейчас мне сделалось так тошно? Именно сейчас?

И куда подевалось приятное чувство защищенности, правильности всего вокруг, роли в неведомом замысле, согревавшее душу всего несколько дней назад?

Да, все правда. Всего несколько дней назад ты считала, что любишь Талиесина. Всего несколько дней назад тебе мнилось, будто жизнь вновь обрела цель. Всего несколько дней назад… а теперь?

Неужто все так изменилось? Или то были лишь мимолетные чувства, более сон, чем явь? И впрямь, было в этих последних днях что-то от грезы, как будто пробуждаешься от приятного сна к бездушной и строгой реальности. Это был сон? Выдумка, порождение одиночества и тоски?».

Талиесин — не выдумка. Харита и сейчас слышала голос, зовущий ее по имени, ощущала его прикосновения, тепло его рук. Да, это явь, но любовь ли?

Если да, то ее мало.

Ей вспомнились прощальные слова, и вновь накатило ощущение безнадежности. Мало! Мало! Любви всегда мало! Любовь не спасла от смерти ее мать, не предотвратила чудовищную войну, сгубившую Эоинна и Гуистана, не спасла Атлантиду от разрушения… Любовь, насколько ей ведомо, никогда еще никого не избавила от страданий, даже на краткий миг.

А теперь христианский пастырь Давид утверждает, будто миром — и даже мирами: прошлыми, настоящими, будущими — движет любовь. То же самое слабое, непостоянное чувство. Бессильное и по самой природе своей уязвимое. Достойное скорее презрения, чем восторгов, жалости, чем одобрения.

Что это за Бог, Который требует, чтобы Его любили, называет Себя любовью, хочет, чтобы Ему служили с любовью? Кто сделал любовь высочайшим проявлением Своей силы и поставил Себя над другими богами, утверждая, что Он один сотворил небо и землю, что Ему одному подобает слава, честь и поклонение?

«Странный Он, этот Бог любви, — думала Харита. — Совсем не такой, как другие известные мне боги». Так непохож на Бела, который в своем двойственном аспекте — изменчивости и постоянстве — требовал самого простого служения, да и то необязательно. Да, он не слишком заботился о своем народе, не слишком помогал людям, но и