Как только все произошло, зловещая стая потеряла к всадникам всякий интерес. Удалилась прочь. И вскоре растворилась в сером.

«Дело нечисто, – подумал изумленный Харднетт. – Похоже, сорвана девятая печать».

А затем ему и самому пришлось поучаствовать в этом кошмарном спектакле.

Всадники уже почти обогнули холм со стороны поросшего кустарником оврага, четверо из них уже скрылись из вида как вдруг последний остановился, погарцевал на месте, развернул коня и направил его к тому пригорку, на котором тише воды ниже травы сидел за камнем Харднетт.

«Кажется, высчитали», – подумал полковник, вынимая пистолет.

Всадник спешился у подножия и стал подниматься. Харднетт не стал подпускать его близко, выскочил из-за камня и выстрелил.

Пуля прошила рейнджера насквозь, – полковник видел рваную дыру в стальном нагруднике, – но никакого вреда не причинила. Ни на миг не задержавшись, аррагеец продолжил подъем.

Тогда Харднетт тупо разрядил в него всю обойму.

Безрезультатно.

Не отрывая взгляда от заговоренного рейнджера, Харднетт полез за новой обоймой. Но тут так сдавило болью виски, что в глазах потемнело.

А потом стало не до стрельбы.

И вообще не до чего пустого и суетного.

Твердь под ногами превратилась в водную гладь, ветер наполнил не понять откуда взявшиеся паруса лодки, сделалось хорошо. Необычайно хорошо. Просто здорово. Харднетт вдруг увидел прошлое, настоящее и будущее сплетенными в единый узел, отчего всю его сущность пронзило ясное понимание, что еще секунда-другая, и постигнет он главную тайну Мироздания. Его охватило чувство, что ему под силу все: проникнуть в суть всех объектов Мира, познать изнанку всех событий, увидеть шесть граней куба одновременно, опрокинуть в бессмертие смерть и произнести все имена Бога. Он чувствовал, что стоит на пороге Прозрения.

Но Прозрения не случилось, полет духа неожиданно оборвался, его «я» сорвалось с высоты, разбилось, словно хрустальный шар, на миллионы крохотных «я» и расплескалось во все пределы.

Вместо Прозрения случилось видение.

Вроде бы находится он в зале, вырубленном в скале. Пространство вокруг светится, мерцает белым светом. И свет такой густой, почти осязаемый на ощупь. Как туман. Но при всем при том этот странный туман чудесным образом не мешает видеть, что посередине зала на высоте вытянутой руки парит сфера из какой-то прозрачной субстанции. Внутри нее – узкий серебристый желоб, точно копирующий своей формой Ленту Стэнфорда. По трем связанным в единое коленам желоба катятся тяжелые серебристые капли. Двигаются так быстро, что сосчитать невозможно, сколько их. Но ясно, что много.

Очень много.

Завороженно глядя на это диковинное устройство, Харднетт не понимает его предназначения. Но при этом он четко знает, что капли должны прокатываться по желобу гораздо быстрее. И чтобы это случилось, ему, Харднетту, надлежит изменить порядок расположения пластинок в девяти ячейках магического квадрата. Квадрат вырезан на верхней грани каменного куба, который расположен на входе в зал. Нужно подойти и переставить пластинки. Просто подойти и переставить. Он знает, какая из них за какой должна следовать. Четко знает. Да и перепутать невозможно – на пластинках нанесены специальные знаки. Нужно идти и переставлять. Как можно скорее. И он уже готов это сделать. Нет причин этого не делать. Кроме одной. Отсутствие ответа на глупый вопрос: «А зачем?»

Едва Харднетт задал себе этот вопрос, внутри что-то оборвалось и лопнуло. Он закричал:

– Какого черта! – И, сбрасывая морок, со злостью посмотрел на рейнджера.

Тот стоял метрах в пяти.

Однако это был вовсе никакой не рейнджер.

Это был он сам, Вилли Харднетт. Собственной персоной. Только без дурацкой маски.

– А я тогда кто? – спросил сам у себя Харднетт, невольно проведя ладонью по коже искусственного лица. – Кто тогда я?

Тот, другой Харднетт, ничего не ответил. Вместо этого приблизился еще на один шаг, отчего соединяющая их фиолетовая дуга сжалась и сделалась толще. А потом он сделал еще один шаг и стал насвистывать незамысловатую мелодию. Впрочем, при всей незамысловатости в ней скрывалось столько смысла, что найти с ее помощью ответ на любой, даже самый проклятый вопрос никакого бы труда не составило. Но Харднетт больше не собирался задавать никаких вопросов. Не потому, что знал ответы, а потому, что уже не нуждался в них. Глядя с вызовом на самого себя, такого до боли родного и такого до боли чужого, выхватил нож и крикнул:

– Ты – это я, но я – это не ты!

После чего рубанул золотым лезвием по туго натянутой нити.

Мелодия прервалась, раздался визг, оборванная нить закрутилась в спираль, сжалась, а потом, резко распрямляясь, выстрелила в небо.

Когда Харднетт опустил взгляд, Чужого уже не было. Вырвал клюв из сердца, унес свой образ куда подальше. На месте, где стоял тот, другой Вилли Харднетт, теперь лежал мертвый рейнджер. И секунды не прошло, как он растворился в воздухе, словно в соляной кислоте. Но не с концами. Вместо него появилась дохлая птица. Через мгновение птицу сменила змея. А змею – полевая мышь. А мышь…

Глядя на диковинную трансформацию мертвой плоти, Харднетт устало подумал: «Почему всегда так: когда убиваешь себя, убиваешь и кого-то еще?»

Никто ему не ответил.

Некому было.

1

– Потому что ты на посту и твое оружие всегда должно быть в руках! – рявкнул Влад. – Ты можешь поднять свой арбалет за две секунды? Да?.. Нет?.. Если нет, то закрой глаза и открой рот – ты мертв. Ты врубился, боец? Повторяю: на посту держи оружие так, чтобы в любую секунду пустить его в дело. Врубился?

Юный ополченец потирал ушибленный зад и мало чего понимал. Этот двоечник плохо знал всеобщий язык. Просто отвратительно.

– Переведи, – потребовал Влад, повернувшись к Болдахо. Тот шмыгнул простуженным носом и приступил, как умел.

Перевод получился раза в два короче оригинала, но потери были восполнены энергичной жестикуляцией. Когда толмач закончил, ополченец закивал, как фарфоровый болванчик. И в подтверждение того, что все понял, поднял арбалет.

– А теперь, мой сообразительный друг, – обратился Влад к Болдахо, – собирай сюда всех, кто свободен. Гляжу, народ не проникся. Я слово скажу.

Болдахо, которого землянин еще вчера назначил своим заместителем, тотчас принялся собирать рассыпанный по стене отряд. И делал он это, не сходя с места, – истошным, похожим на рев марала в период гона криком. На это Влад только руками всплеснул: подчиненные не уставали «восхищать» его своей непосредственностью. Он принял под свое начало пронырливого Болдахо и его дружков на следующий день после Посвящения. Гэндж предлагал любых стрелков на выбор, но солдат предпочел именно эту банду. Не случайно, конечно. Как ни крути, а худо-бедно знал их. И они его тоже знали. Спелись накоротке в тот незабываемый вечер, когда случилась драка в кабаке постоялого двора. Благодаря той славной заварушке Влад был в курсе, что парни заводные, чужаков не любят и в запале себя не помнят. Короче говоря, ребята боевые. С такими в одной команде сражаться можно. Даже очень можно. Необученные, правда, но других тут и нет. Откуда тут быть обученным?