Иногда нужно побыть наедине с собой. Стремишься рассказать кому-то о своих проблемах, сомнениях, поделиться, толкаешься к другому человеку, в его душу, а собственная душа требует порой монолога. Хотя это так трудно – разговаривать с собой. И ведь это уже не монолог…

Даже лучше, что Танька ей сейчас не ответила. Что бы могла сказать лучшая подружка? «Забудь! Забей!»?

Единственный человек, который мог бы сейчас ее понять, – это мать. Та Анна, которой больше нет, которая как будто умерла вместе с Артемом, в тот апрельский день. Он когда-то станет далеким, а пока – вот он, этот день, рядом, словно вчера. Идут дни, недели, месяцы, минуло два года, и все, что происходит и отходит в прошлое, – оно дальше, чем тот день, когда Ника отвела Артема на тренировку и ушла.

Ника попыталась представить себе, что сказала бы та, прежняя мать. Анна легко решала все проблемы, умела находить разумный и мирный способ, а если нужно, то могла и повоевать. Но лишь в крайнем случае. Перед глазами Ники встало лицо матери. Ведь Анна на самом деле не умерла. Она жива. Только ей плохо, и она запирается от мира. Ей вот так же одиноко, как сейчас Нике, она не могла найти себе места, не могла существовать среди смеющихся, живущих как прежде людей и поэтому ушла. Она заперлась, и ей не стало лучше, иначе бы она не ушла от них с Антоном, когда они к ней приезжали.

От этих мыслей Ника даже быстрее пошла. Матери так же плохо, как ей сейчас. Или в десять раз хуже. Или в сто. Анне плохо в своем беспроглядном, черном горе. И они махнули на нее рукой. Сказали – ну страдаешь и страдай. А мы будем жить дальше. Если бы сейчас она встретила мать, и Анна опять не захотела бы слушать Нику, если бы той были неинтересны ее проблемы, Ника просто сказала бы ей, что она ее любит, что она понимает, как Анне плохо и тяжело. И может быть, той бы стало немного легче? Как сейчас было бы Нике, если бы кто-то родной сказал: «Да, я тебя понимаю, я – за тебя». Ника вспомнила, как в прошлый раз Анна развернулась и ушла. Ну и что. Она ушла не потому, что ей было хорошо. А потому, что боль не давала нормально разговаривать, жить, смотреть на живую и улыбающуюся Нику. Ника надо было попросить прощения – может быть, Анне это было нужно? Ника с Антоном даже не постарались тогда понять, что держит мать в монастыре, как она там живет. А ведь кто-то должен ее понять. Тогда, съездив к матери с Антоном, Ника постаралась как можно быстрее все это забыть. Мать, в черном глухом платье, черном платке, с иссушенным, исстрадавшимся лицом, потухшими глазами – это тяжело было вспоминать. Ника видела вокруг монахинь – они были совсем другие. Точнее, они были разные, и среди них были и веселые, и даже лукавые. Но Анна была похожа на свою тень. И они с Антоном убежали от нее как можно быстрее. Как поскорее хочется выйти с кладбища, когда уже постоял у могилы родных и идешь к выходу по рядам. Идешь, а могилы все не кончаются – даты, лица, высохшие цветы… И ноги сами идут быстрее и быстрее, к калитке, чтобы вырваться к живым.

Ника увидела, что сзади едет автобус, на котором написано «Аэропорт». Водитель затормозил, заметив девушку с большим рюкзаком, стоящую у обочины. В автобусе было так же много народу, как и в первом, но не так душно. Сзади ехала компания уличных музыкантов – Ника видела таких в поселке. В пестрых шапочках, с заплетенными косичками – и девушки, и парни. Потом, присмотревшись, Ника поняла, что девушка среди них была всего одна. Остальные были лишь похожи на девушек – прическами, пестрой одеждой, множеством украшений – серьгами, бусами, кольцами. Похожи на нарядных девушек или на туземцев. Ребята завели какую-то песню, не допели ее до конца, стали смеяться, завели другую, потом еще и еще. Пели они на английском, поэтому казалось, что это одна и та же песня, без начала и конца, без определенной мелодии. Ника прислушалась. Слова они придумывали сами, похожие на английские, но совершенно бессмысленные. Один среди них был явно солист, другие, вероятно, играли на каких-то музыкальных инструментах, спрятанных сейчас в больших обшарпанных рюкзаках. Маленький, заросший плотной рыжеватой бородой до самых глаз солист, в кепке, на которую был надет еще и капюшончик от черной футболки с ярким, переливающимся всеми цветами радуги черепом, пел английские слоги, распевая их как удобно. И у того, кто не знает английский, складывалось впечатление, что это какие-то слова.

Ника вспомнила, как иногда родители пели. У обоих отличный слух, и они могли петь любую песню на два голоса, тут же меняясь голосами, переглядываясь, сливаясь где-то в унисон, потом снова расходясь, слушая друг друга. Ника так не умела, родители учить не пытались, потому что сами делали это интуитивно. Так же мог петь и Артем – совершенно маленький, не зная толком слов, он четко пел не только основную мелодию, но и мог подстроить второй голос, пониже, как музыкальный инструмент, который звучит сопровождением.

В аэропорту Ника убедилась, что приехала даже заранее, ее рейс еще не объявляли на регистрацию. Она решила экономить деньги – неизвестно, какие будут расходы, ведь она не поедет домой, и не стала покупать дорогую воду в автомате, хотя очень хотелось пить, решила подождать до самолета и попить там. Ника села в сторонку, держа коленками рюкзак, после инцидента в автобусе она поняла, что надо быть осторожней. Девушка достала книжку, которую брала с собой. Пьесы Чехова. Нет ни одного счастливого героя, а ощущение необыкновенно светлое. Ника хотела перечитать все, не только то, что задали по программе. Антон советовал не читать – смотреть спектакли, походить в театры или найти записи старых постановок. Ника попробовала посмотреть и не стала. Ей хотелось слышать голос Чехова, с его собственной интонацией, и лишь читая, она слышала ее.

Ника оторвалась на секунду от книги, чтобы посмотреть на табло, и замерла. В нескольких шагах от нее стоял Игорь и тоже смотрел на табло. От Ники его заслонял мужчина с таким животом, который, наверно, невероятно трудно носить по земле. Большой круглый живот, обтянутый светло-зеленой яркой футболкой, вырос на совершенно обычном теле вполне сухопарого мужчины.

Ника смотрела на Игоря. Да, он невероятно хорош. Непонятно, многим ли он нравится, но Нике нравится очень. Внешностью… Как жаль, что, оказывается, внешностью можно настолько обмануться. Внешностью, манерой, голосом, даже глазами… Ника опустила голову, а мужчина с большим животом как раз в этот момент шагнул в сторону. Игорь оглянулся, как будто его позвали. Он увидел бы Нику, если бы в этот самый момент неподалеку какая-то женщина истошно не закричала: «Не поднимай за эту ручку! Не поднимай! Оторвется!» Она кричала так, как будто тот, кого она просила не поднимать чемодан за ручку, находился на другом конце заполненного пассажирами зала. А тринадцатилетний мальчик, которому она кричала, стоял практически рядом.

Игорь интуитивно повернул голову на отчаянный крик, а Нику теперь заслонила женщина с двумя детьми, большим желтым чемоданом и крохотной собачкой на руках в желтой курточке и кепочке с козырьком. Ника видела, как Игорь постоял как будто в сомнении, оглядываясь, словно чувствуя, что она здесь. «Обернись, обернись еще раз», – говорила про себя Ника. Ведь если он обернется, это будет означать, что между ними есть какая-то связь, что не просто так он ей понравился, что дело не в симпатичном лице, слаженной фигуре и приятном голосе. И даже не в его необычной профессии. А в чем-то другом, загадочном, что притягивает совершенно незнакомых людей друг к другу.