После этого он какое-то время читал не отрываясь, ежели не считать односложных попутных замечаний, пока не дошел до того места, где Фрэнк Черчилл признавался, что безобразно вел себя, и не остановился для более пространных рассуждений.

— Совершенно с вами согласен, сударь, — проговорил он. — Вы и впрямь вели себя из рук вон скверно. Что правда, то правда. — И, пробежав глазами несколько следующих строк, где говорилось о причинах их размолвки и о том, как действовал наперекор разумным пожеланиям мисс Фэрфакс, высказался еще более обстоятельно: — А вот это уже вообще гнусность… Раз сам же ее уговорил поставить себя, ему в угоду, в крайне тяжелое и неприятное положение, значит, обязан был прежде всего ограждать ее от лишних страданий… Ей было, разумеется, куда сложнее, чем ему, поддерживать тайную переписку. Ему бы приличествовало считаться с малейшим ее возраженьем, пусть даже неразумным — и уж подавно со столь разумными. Она совершила неверный шаг — согласилась на тайную помолвку и понимала, что за это необходимо расплачиваться.

Чем ближе он подходил к поездке на Бокс-хилл, тем больше Эмме становилось не по себе. Хороша же она там была!.. Замирая от стыда, она со страхом ждала минуты, когда он поднимет на нее глаза. Но он прочел это место внимательно, без остановок, без единого замечания, только мельком взглянул на нее один раз и тотчас опустил глаза, чтобы не напоминать о неприятном — можно было подумать, что происшествие на Бокс-хилл забыто.

— М-да, наши славные Элтоны не страдают избытком деликатности, — было следующее его замечанье. — Тут его можно понять… Что такое? Решилась порвать с ним окончательно? Поняла, что эта помолвка не принесла им обоим ничего, кроме горя и сожалений?.. Расторгает ее?.. Что же в таком случае она должна была испытать, наблюдая его поведение!.. Нет, он поистине воплощенье…

— Нет, нет — сначала прочтите, что там сказано дальше. Он тоже страдал, вы увидите…

— Надеюсь, — холодно возразил мистер Найтли, вновь возвращаясь к письму, — Смолридж?.. Это еще что такое? О чем это он?

— Она согласилась пойти в гувернантки к детям миссис Смолридж — это близкая приятельница миссис Элтон — живет по соседству с Кленовой Рощей… любопытно, кстати, как-то миссис Элтон отнеслась к тому, что это предприятие расстроилось…

— Не заводите со мною разговоров, Эмма, милая, иначе мне вовек не дочитать до конца, — помолчим пока о миссис Элтон. Мне осталась всего одна страница. Ну и горазд же строчить письма этот господин! — Жалко, что вы читаете с такою неприязнью к нему.

— Ну, кое-где у него и правда проглядывает чувство. Похоже, он искренне сокрушался, увидев, что она больна… Пожалуй, можно с определенностью сказать, что он к ней неравнодушен. «Вдвойне дороже и милей друг другу». Надеюсь, он не скоро забудет цену этому примиренью… Смотрите, как расщедрился на благодарности — то тысячу раз благодарит, то десять тысяч… «Счастлив не по заслугам». Что ж, ему лучше знать. «Мисс Вудхаус называет меня баловнем судьбы». Ах, вот, оказывается, как его называет мисс Вудхаус?.. Отменная концовка, и — одолели-таки письмо!.. Значит, «баловень судьбы»? Так вы его окрестили?

— Я вижу, это письмо вам меньше пришлось по вкусу, нежели мне, но все же надеюсь — хочу надеяться, — что оно несколько расположило вас в его пользу. Что оно все же и в вашем случае сослужило ему добрую службу.

— Определенно. Он страдает большими недостатками — такими недостатками, как легкомыслие, неумение считаться с другими, и ему правда посчастливилось не по заслугам — тут я вполне разделяю его мнение, но все же, так как он, видно, в самом деле любит мисс Фэрфакс и скоро, будем надеяться, получит ее в спутницы жизни, то допускаю, что подле нее он может постепенно исправиться, переняв у ней строгость правил и взыскательность к себе, коих ему недостает… Ну а теперь я хочу поговорить с вами о другом. Хватит с меня Фрэнка Черчилла, меня сейчас больше занимает совсем не он. Я, Эмма, с самого утра — с тех пор как ушел от вас — не перестаю думать об ином предмете.

И он поведал ей о предмете своих размышлений — благородно, прямо, без обиняков, как ему было свойственно, — простым языком, коим мистер Найтли изъяснялся даже с тою, которую любил: как им устроить свою жизнь, не посягая на благоденствие и покой ее отца. У Эммы был тотчас готов ответ. Покуда жив ее милый батюшка, для нее перемены в жизни невозможны. Она никогда его не бросит. Мистера Найтли, однако, этот ответ устраивал лишь наполовину. Что ей нельзя бросить отца, он понимал не хуже ее; но не мог согласиться, что это исключает вообще какие-либо перемены. Он долго и основательно над этим думал — сначала ему казалось, что мистера Вудхауса можно уговорить переселиться вместе с дочерью в Донуэлл, но, как ни соблазнительна была эта идея, он слишком хорошо знал мистера Вудхауса, чтобы долго обманываться ею, и вынужден был признать, что такого рода перемещенье небезопасно не только для его душевного спокойствия, но даже, быть может, и для самой его жизни и идти на подобный риск невозможно.

Разлучить мистера Вудхауса с Хартфилдом?.. Нет, об этом и помышлять было нечего. И, отказавшись от этой мысли, он нашел выход, который, как он был уверен, не вызовет у его любезной Эммы возражений, а именно — что он сам переедет в Хартфилд. Ежели благополучие, а проще сказать, жизнь отца ее зависит от того, останется ли домом для его дочери Хартфилд — то пусть Хартфилд и ему станет домом.

Мысли о том, чтобы им вместе переехать в Донуэлл, уже посещали мимоходом и Эмму. Как и он, обдумав такую возможность, она отвергла ее — однако альтернатива, предлагаемая им, не приходила ей в голову. Она понимала, о какой глубине чувства свидетельствует подобное предложение. Понимала, что, оставляя Донуэлл, он в значительной мере поступается свободою распоряжаться собой, своим временем, своими действиями, что, переехав жить к ее отцу, в дом, где не он хозяин, он неизбежно должен будет со многим, очень многим мириться. Она обещала ему, что все обдумает, посоветовала и ему еще раз хорошенько подумать, но он изъявил полную уверенность, что, сколько бы ни размышлял на сей счет, его мнение и желание останутся неизменны. Он и так уже взвесил все самым тщательным образом, на целое утро сбежал от Уильяма Ларкинса, чтобы никто его не отрывал от размышлений.

— А, вот вам и непредвиденное затрудненье! — весело вскричала Эмма. — Убеждена, что Уильям Ларкинс будет против. Вам бы сначала надобно получить его согласие, а уж потом спрашивать меня.

Тем не менее она обещала подумать — и не просто подумать, а настроить себя при этом в пользу такового решенья.

Примечательно, что среди многих, очень многих соображений, связанных с Донуэллским аббатством, которые стали с недавних пор занимать собою Эмму, совершенно отсутствовало соображенье о том, какой урон понесет как предполагаемый наследник ее племянник Генри, интересы коего она еще недавно столь ревностно охраняла. Казалось, ей бы не мешало задуматься о том, чем угрожают бедному бутузику надвигающиеся перемены — а она, плутовато фыркнув, лишь отмахнулась от этой мысли и с хитрой улыбкой призналась себе, что вовсе не преданная сестра и тетка говорили в ней, когда она яростно восставала против женитьбы мистера Найтли на Джейн Фэрфакс — на ком угодно, — что истинная причина была другая…