На мой взгляд, городские комары более культурные и цивилизованные, как будто городская жизнь накладывает на них специфический, неповторимый отпечаток. Другое дело комары походные, рекой взрощенные: дикие и необузданные в своих страстях и стремлениях, словно на годы отлучённые от туристского тела, они без устали штурмуют любой не защищённый одеждой или репеллентом сантиметр голой кожи, с каждой неудачной попыткой становясь всё злее и настойчивей. Окутанные клубами едкого дыма от намеренно не затушенного костра, закутанные в одежду по самые глаза, мы походили на солдат наполеоновской армии, спасавшихся под Москвой от свирепых морозов. Уму непостижимо: эти зловредные кровопийцы комары умудрялись кусать даже в веки! М-да… комары, мошкара и, не дай бог, слепни — это, пожалуй, единственное, что портит жизнь в походе, нередко превращая её в настоящий ад.

— Всё. Я так больше не могу, — взревел Матвей и начал поспешно сматывать удочку. — Совсем зажрали, сволочи.

— Ты ещё половишь или в палатку пойдём? — спросил меня Иван, присоединяясь к другу.

— Сейчас приду, — отозвалась я, поднимаясь и разминая затёкшие ноги. — Только рыбу из садка выпущу — не доживёт ведь до утра, бедолага.

Начал накрапывать, постепенно усиливаясь, дождь, и ребята быстро перетащили всё, что боялось сырости, в палатки.

— У кого сядем — у тебя или у нас? — спросил Иван. — Предлагаю у тебя, тогда тебе не придётся под дождём перебираться в свою палатку.

Вчетвером мы залезли внутрь, и я застегнула молнию на входе, а ребята включили подвешенный к потолку походный светодиодный фонарик, похожий на бублик. Быстро перебив умудрившихся пробраться вслед за нами нескольких нахальных комаров, мы разлеглись на надувном матраце и туристических ковриках, заблаговременно расстеленных Иваном. Боже, какое это счастье, когда тебя никто не кусает!

Рассказывая анекдоты и перебрасываясь шутками, мы резались в карты, играли с Баксиком и просто дурачились. Дождь уже не шёл, а хлестал всё сильнее и сильнее; далёкие поначалу раскаты грома становились всё громче и отчётливее, вспышки молний всё чаще и чаще разрезали мглу опускающейся на землю ночи.

— Ба–а–а, полночь! — удивился Матвей, взглянув на часы, и, хитро мне подмигнув, добавил: — Пора страшилки рассказывать.

— Ой, нет, Матвей, — поёжилась я. — Только не нужно страшилок: я и так боюсь, что не смогу уснуть от страха под этот жуткий аккомпанемент дождя и грома и среди ночи приду к вам.

— Да? — сразу же заинтересовался Матвей, и его глаза оживлённо заблестели. — Обглоданный волками, покрытый гнильными струпьями полуразложившийся покойник вылез…

— Вот балда! Прекрати сейчас же! — беззлобно прикрикнула я на Матвея и, не удержавшись, прыснула со смеху. — Я и без твоих страшилок испугаюсь и приду.

— Не забудь три раза стукнуть в дверь и прошептать пароль: «Сантехника вызывали?» — хихикнул Иван.

— Вот красотища–то! Это же я до утра в тонкую стенку палатки под звуки грома стучаться буду, прежде чем вы меня, может быть, услышите. Так и с холоду окочуриться недолго, — поддержала шутку я.

— Ничего, не переживай, — масленым голоском сказал Матвей. — Я тебя рядышком с собой положу и быстро согрею.

— Кто бы сомневался… Спасибо, но у меня своя грелка есть в виде Баксика, и шёрстка у него более тёплая и пушистая, чем твоя, — совсем раззадорилась я. — Я его между тобой и собой положу в качестве демаркационного меча. А разит он своими острыми зубками знаешь как? У–у–у, почище меча будет, причём специализируется исключительно по нижней части.

Мы посмеялись и, сладко потягиваясь, начали прощаться.

— Ты действительно приходи, если страшно будет, — сказал напоследок Матвей. — И Баксяру приводи — не оставлять же ребёнка одного без присмотра.

— Спасибо, может, придём. Спокойной ночи! — улыбнулась я на прощание ребятам, застёгивая за ними молнию входа.

— Ну что, малыш, давай спать? — обратилась я риторически к щенку и, забравшись в тёплый, уютный спальный мешок, выключила светильник…

Я так и не поняла, что конкретно меня разбудило — то ли шарахающийся по углам рычащий щенок; то ли навеянный раскатами грома кошмарный сон, в котором дементор из Гарри Поттера долго душил меня костлявыми пальцами; то ли сам гром, на пару с завывающим штормовым ветром терзающий барабанные перепонки. Я громко вскрикнула во сне и, проснувшись, села. Моё сердце неистово колотилось от страха, рвалось наружу, словно хотело спрятаться в укромном уголке, коим собственное тело не считало; руки тряслись как у нервнобольного, а в горле пересохло. Увидев, что я проснулась, Баксик подскочил ко мне и уткнулся мордой в мой живот, жалобно скуля.

— Не бойся, малыш, — ласковым голосом успокаивала я щенка, гладя его по голове. — Мне и самой страшно… Водички хочешь?

Я взяла термос и плеснула в крышку уже порядком остывшей воды, но пёс даже не взглянул на неё, продолжая тыкаться в меня мордой и скулить. Залпом выпив воду и немного успокоившись, я пришла в себя, начиная размышлять как человек разумный: душителя нет — это был всего лишь сон, гром, конечно, страшно грохочет, но убивает не он, а молния, так что бояться по большому счёту нечего. И хотя с точки зрения здравого смысла и логики бояться действительно было нечего, каждый новый раскат грома заставлял меня вздрагивать и начинать быстрее наглаживать голову щенка, словно это не я боялась, а он.

— Не бойся, не бойся, — шёпотом уговаривала я не то Баксика, не то саму себя, озираясь по сторонам, словно страшилась увидеть в палатке кого–то ещё.

Периодические вспышки молний дали мне возможность всё хорошо рассмотреть и убедиться в том, что, кроме меня и щенка, в палатке не было ни единой живой души… но зато что–то было около палатки… Длинные тени, напоминавшие гибкие, толстые резиновые шланги, то приподнимаясь и раскачиваясь, то снова опускаясь на землю, скользили у днища палатки. Создавалось впечатление, что они искали вход или хотя бы небольшое отверстие, чтобы проникнуть внутрь. Меня заколотило так, словно я искупалась в проруби, а потом ещё с километр прошагала по морозу в мокрой одежде. Трясущейся от страха рукой я не сразу нащупала выключатель светильника, а когда наконец свет зажёгся, горько пожалела о том, что не осталась сидеть в темноте. На освещённом белом полотне палатки отчётливо вырисовывались ползуще–раскачивающиеся тела, вне всяких сомнений принадлежащие существам, которых я хотела увидеть меньше всего на свете, — это были змеи. Почуяв мой панический страх и пытаясь защитить любимую хозяйку, щенок начал яростно бросаться на стенки палатки, стараясь прогнать незваных гостей.

— Баксик, не–е–ет! — не своим голосом заорала я и, поймав щенка за задние лапы, с силой рванула на себя, да так сильно, что бедный заскулил. — Прости, малыш, прости, — я целовала щенка, крепко прижимая к себе, стараясь загладить вину. — Просто я очень боюсь… за тебя…

На самом деле я не отдавала себе отчёта в том, действительно ли боялась, что змея как–нибудь изловчится и укусит щенка через тонкую стенку палатки, или что щенок порвёт стенку лапами, и тогда… и тогда… от одной только мысли о том, что случится тогда, у меня закололо сердце.