Черчилль радовался, что цивилизация наступает на варварство, но оправдывал использование пуль «дум-дум». Он говорил, что сдающиеся в плен дервиши не имеют права на милосердие и снисхождение[1228], но обвинял Китченера в том, что тот призывал свои войска «смотреть на врагов, как на паразитов, недостойных того, чтобы жить»[1229].

Важнее то, что Черчилль тоже испытывал двойственное отношение к самой империи в то время, когда она стала «позитивной интоксикацией»[1230]. Сражение при Омдурмане не только стало местью за Гордона. Оно санкционировало борьбу Британии за тропическую Африку; но и обеспечило сказочный финал бриллиантовому юбилею королевы Виктории (шестьдесят лет на троне) в 1897 г.

В тот год Черчилль, закончив чтение Гиббона и Уинвуда Рида, а также поучаствовав в сражениях на северо-западной границе, вдохновился и пропитался странной смесью долгосрочного исторического фатализма и краткосрочного эволюционного оптимизма. Он полагал, что цивилизации обречены на упадок, а имперская энтропия неизбежна. По пути домой Черчилль остановился у Капитолия в Риме и погрузился в мрачные размышления Гиббона об упадке и разрушении Британской империи.

Но вернувшись в Индию, где он увлекся Маколеем, Черчилль размышлял о будущих путешественниках, посещающих Индостан и не обнаруживающих ничего, что могло бы напомнить им о британском правлении, кроме «нескольких кусков камня и железа»[1231].

С другой стороны, Черчилль верил, что «мощь — это форма приспособленности и подготовленности»[1232], и сильные выиграют в борьбе за выживание. Он изменил рукопись своей первой книги, настаивая на превосходстве белых в Индии: «Престиж доминирующей расы позволяет им поддерживать свое превосходство над местными войсками»[1233].

Публично Черчилль не высказывал свои личные сомнения. Более того, он бил в имперский барабан в духе директора привилегированной школы Харроу (там он и учился) Дж.Э.С. Уэллдона. Последний послужил прототипом для «размахивавшего флагом героя с трясущимся желеобразным животом»[1234] у Киплинга в «Сталки и Ко».

В первой политической речи, которую Черчилль произнес через месяц после юбилея, он сурово осуждал «каркающих пессимистов», которые предрекали: Британскую империю, которая сейчас находится на пике славы и мощи, ждет упадок, как в случае Рима. Он говорил: «Следует не слушать ложь их мерзкого карканья и показать нашими действиями, что энергия и жизненная сила нашей расы никак не пострадала, и мы нацелены поддерживать империю, которую унаследовали у наших отцов, как англичане. [Аплодисменты]. Наш флаг будет высоко реять над морем, наш голос услышат советы Европы, нашу монархиню поддержит любовь подданных, и мы продолжим следовать курсом, отмеченным для нас очень мудрой рукой, выполняя нашу миссию несения мира, цивилизации и хорошего управления в самые дальние края земли. [Продолжительные аплодисменты]»[1235].

Эта литания была известна и фактически стала банальностью. Но последний и самый громогласный из «вигов» обычно добавлял к имперской теме уникальное красноречие — особенно, во время Второй Мировой войны. Черчилль создал образ прошлой славы и будущей победы Британии, имперского подъема на огромную освещенную солнцем вершину. Ему самому, как он считал, ниспослано Провидением оказаться в авангарде. В самый мрачный час, который пережила империя, реалисты вполне могли смотреть на подобные речи, как на чуть более чем вдохновляющее словоизвержение.

По иронии судьбы, его первая речь стала примером риторического вдохновения и озарения. Но вера в очевидную судьбу империи, как и у многих британцев в конце царствования королевы Виктории, была далека от надежности.

* * *

Однако годы между бриллиантовым юбилеем (шестидесяти лет на троне) королевы Виктории и снятием осады Мафекинга стали, вероятно, временем самой рьяной преданности империи, которая когда-либо наблюдалась в Британии. Все нации имеют склонность думать, что они рождены на небесах. Но британцы того времени склонялись считать себя миропомазанными в качестве имперской расы.

Некоторые подтверждали, что они буквально являются избранными людьми. Британские евреи заявляли, что происходят от десяти потерянных племен, зачатых Авраамом. Другие (это было особенно распространено среди буржуазии) принимали иудейскую практику обрезания, чтобы улучшить здоровье и «мужскую силу будущих хранителей империи»[1236]. А колючие усы дополняли избавление от крайней плоти.

Однако независимо от того, были они стрижены или бриты, поздние викторианцы чувствовали себя уникально одаренными своим Создателем, который наделил их гениальностью для управления низшими расами. Последних Киплинг ставил в один ряд с неевреями, вечными аутсайдерами, в то время как инсайдеры вроде учеников частных привилегированных школ, выигрывали и от естественного отбора, и от небесного распределения. «Бог сделал так, что правильный молодой человек из британского среднего класса в вопросах твердости характера, силы воли, ума и сострадания превзойдет всех других молодых людей», — сказал Киплинг[1237].

Британцы являлись преторианской гвардией мира. Они унаследовали землю, им принадлежало царство небесное. Империя более чем в четыре раза превышала Римскую, сравнения с которой теперь обычно имели целью усилить уверенность в Британии. Обсуждая «Крах Римской империи и его уроки для нас», историк Томас Ходжкин сделал вывод: Британская империя выживет благодаря «врожденному чувству справедливости и честной игры»[1238].