со мной все понятно, — как-то совершенно просто, не задумываясь, сказал он. — Я сюда из-за тебя прихожу.

— Из-за меня? Почему из-за меня? — проговорила она будто по инерции и только на самом излете упархивающей беззаботности чуть прикусила губу и стала краснеть.

Он сделал к ней шаг и, сам же испугавшись своей неловкой грубости, взял ее за плечи… Тут же пролетел холодный ветерок прошлого, с повторением едва ли не мельчайших деталей: этот же дом, она в странной притягивающей близости и даже что-то еще, кажется, постороннее, связанное, возможно, с теми интонациями, которые звучали в их голосах. Но он уже грубо, жадно притиснул ее, целуя куда-то в волосы, с которых соскочила косынка. Она не шелохнулась — ни чтобы оттолкнуть, ни чтобы ответить. В какое-то мгновение они замерли, он прижимал ее к себе, погрузив лицо ей в волосы.

— Отпусти меня, пожалуйста, — тихо сказала она. — Сюда идут.

Тут и он услышал голоса в коридоре, отпустил ее, отошел, не глядя на нее, чувствуя, как его охватывает неловкостью, и, наконец, опережая тех людей, сам вышел в коридор, спустился на улицу.

* * *

Как Сошников и предчувствовал, равновесие его жизни окончательно нарушилось. То, что произошло на стройке, только подвесило его в пустоте, он и не знал теперь, что скажет Нине при встрече, жутко боялся идти в понедельник в контору. Но так совпало, что Нина в этот понедельник ушла на больничный — заболела ее девочка.

Прошло еще два дня. К исходу второго он освободился раньше обычного. Лил дождь, а у него и зонтика с собой не было. Он зашел в небольшой магазинчик на остановке, переждать, пока льет. Подошел к прилавку, краем глаза замечая свое отражение в стеклянной витрине за спиной смазливой продавщицы и одновременно видя ее лицо, неуловимо меняющееся из раздраженного в приветливое. И уже только от одной этой случайной чужой симпатии родилось решение поехать к Нине. Он накупил полный пакет фруктов, дорогих конфет, в винном отделе — бутылку хорошего, как ему казалось при взгляде на этикетку и ценник, вина. И уже минут через сорок был на окраине города, по тому адресу, куда переехала Нина, в длинном одноэтажном кирпичном бараке, у самой железной дороги.

Сидели за столом, кажется, совсем непринужденные: он, Нина и Лялька — щербатая улыбочка. Дождь прекратился, за окном из-под туч задуло солнечным ветром. Комната была так мала, что столик загромождал почти все свободное пространство — еще две узкие кровати у стен, два стула, телевизор, взгромоздившийся на этажерку, и небольшой шкафчик, так что совсем мало оставалось места для прохода. Третьему стулу в комнате места не было, Нина, по обязанностям хозяйки, села на кровати, и ее миловидное личико едва возвышалось над столом. Вино пили из чайных чашек. Отыгрывали улыбчивый спектакль. На что же еще он мог рассчитывать… Нина говорила почти только о девочке. Он кивал, улыбался, хотя мало слушал, что она говорит, ведь видно было, что Нина всего лишь исполняет обязательства гостеприимства и приличий, а на самом деле тяготится его неожиданным визитом.

Деловитым повествующим фоном звучало, что на все рабочие дни она отдает Ляльку в специализированный детский сад и даже в выходные почти не видит ее, потому что нужно работать на стройке, а Лялька тем временем сидит под опекой соседки — за небольшую плату, и вот только в эти дни, пока девочка болеет, они были по-настоящему вместе и Нина вдруг поняла, какая это беда — надолго разлучаться с ребенком. В мозгу же Сошникова, на самом острие сжавшихся эмоций, вызревало: «Черт бы побрал этого ребенка…»

Выпили по чашке вина, от второй Нина только пригубила, Сошников выпил и вторую, и третью… Нина испуганно спохватилась:

— Тебе же нельзя так много выпивать!

Он отмахнулся:

— Знаешь, как мне надоело: это нельзя, это льзя!

Неприятно стало, что она вдруг вспомнила о его болезнях. К тому же от вина ему стало даже легче, почувствовал себя раскованнее. «Ну и что же теперь… По крайней мере, все стало на свои места… И в самом деле, что-то я был как идиот последнее время…»

Неожиданно прилетел эшелон, замелькал в окне с грохотом и вибрацией черными и коричневыми прочерками грузовых вагонов. Дом отозвался на это катастрофическое явление мелкой дрожью.

— Как вы здесь живете? — воскликнул Сошников.

— Привыкнуть можно, — ответно закричала Нина. — А вообще-то ночью тяжелые поезда редко ходят… Один идет в три часа, а второй совсем под утро. Но я уже почти не просыпаюсь… А Ляльке и вовсе хорошо!

Поезд промчался, оставив после себя нечто звенящее, так что с полминуты не говорили. Девочка вывела их из оцепенения: взяла из бонбоньерки конфету, дала маме, потом вторую и, расцветая особенно ярко, обнажая розовые десенки, протянула гостю, третью взяла себе.

— Так жалко Ляльку, когда она болеет — ты должен себе это представлять, у тебя сын… — говорила Нина. Он же успевал заметить, что вот и его сына она вспомнила — совсем ведь не зря, и сына встроив в ту неуклюжую баррикаду, которую сгородила вокруг себя.

— Пока она лежала с температуркой, я в ней увидела что-то такое тяжелое, чего во взрослом человеке не бывает…

— Что же? — хмурился он, но хмурился не на ее слова, а на свои раздумья.

— Взрослые такое давным-давно прошли. А Лялька впервые об этом стала думать. Она спрашивает меня: «Мама ты умрешь?» А сама плачет. «И я умру?» И я плачу вместе с ней. Так было пронзительно жалко ее… Кажется, все бы отдала, лишь бы избавить ее от этих страшных ощущений.

— Твой ребенок — совершенный ангел. Уже хотя бы потому, что не слышала тех гадостей, которые к ее возрасту слышат все дети…

— Ну, в этом ты не совсем прав… — Нина все-таки тоже улыбнулась. Посмотрела на Ляльку, потом на Сошникова. — Ты ей нравишься.

— Да мы же с ней старые знакомые! Я помню ее, когда она была размером вон с ту куклу… Скажи ей, пожалуйста.

Нина стала показывать Ляльке знаки, заодно показала на куклу с румяными пухлыми щеками, восседавшую на кровати в тюлевой накидке, как в фате. Лялька неожиданно зарделась. Но через секунду соскочила со стула, взобралась на кровать, схватила куклу, вернулась за стол и стала баюкать. А немного погодя вновь стала что-то показывать своими знаками маме. Нина внимательно следила за ее жестами и вдруг, не удержавшись, засмеялась и отрицательно замотала головой.

— Что она сказала? — настороженно спросил Сошников.

— Ой, да ну! — Нина впрочем продолжала смеяться.

— Почему?