повязанная косынкой, точь-в-точь героиня фильма о комсомольцах великих индустриальных строек, немного смешно, но с искренним упоением играла свою роль. Она собирала бригаду добровольцев во дворе, а сама, поднявшись на первый ярус лесов, обняв одной рукой вертикальный брус, а другой размахивая в воздухе, а заодно болтая в воздухе ногой, повиснув по-над ними, вещала, как на митинге:

— Друзья! Дадим жару профессионалам?!

— Дадим! — отвечали ей радостным хором полтора десятка таких же слегка тронутых энтузиастов.

И давали — бедные «профессиональные» строители-таджики в моменты трудового подъема добровольцев становились чем-то даже досадным, мешающимся под ногами. Так что выходные дни оборачивались для стройки большими скачками.

Эту дармовую бригаду Нина придумала сама. Земский поначалу сгоряча отказался привлекать добровольцев. Но уже на следующий день прибежал в редакцию «осененный идеей» и вместе с Ниной они целый час сочиняли призывы и заголовки. Народ клюнул на первую же публикацию. Для этого потребовалась сущая малость: зарядить людей достойной идеей. А Земский знал толк в том, как сочинять идеи и тезисы. В конце концов, Земский и сам раз пять появлялся на стройке не надзирателем, а бесплатным разнорабочим и по несколько часов пахал наравне со всеми. Такое на людей действовало лучше всякой агитации.

Однажды Нина показывала всей стройке очередной номер газеты с целым разворотом, посвященным строительству Центра. На развороте — большая фотография, на переднем плане — главный редактор Земский и корреспондент Сошников — в одной связке, словно прикованные неизбывной соперничающей злостью к деревянным носилкам, полным кирпичей.

— Ну зачем… — смущенно сказал Сошников. Хотя самому от таких соприкосновений с «детским садом» было приятно.

В тот день, раздевшись по пояс, Земский и Сошников, оба загоревшие, поджарые, таскали кирпичи на третий этаж. Кто кого вымотает. Сначала Земский первым в упряжке, потом Сошников. И так, зло смеясь, без конца подначивая друг друга, потом молчком, потом хрипя — наваливали на носилки кирпичей: «Давай, давай! Еще! Слабо, что ли?!» Потом — рысцой, со скрипом в жилах. Пока к обеду, выполнив две дневные нормы, обоюдно задыхаясь, просто отвалились от носилок на стороны, так что после обеда под разными предлогами со стройки исчезли оба.

И наконец все пространственные и временные обстоятельства сложились так, что Сошников и Нина оказались вдвоем в одной из комнат. Им выделили бадью с готовым раствором и доверили самостоятельно штукатурить стены. Они эту работу освоили еще в прошлое воскресенье и на этот раз довольно быстро израсходовали все корыто раствора, замазав часть стены. Да пока работали, говорили о чем придется, внешне делая вид глубокой сосредоточенности на таком важном деле, как оштукатуривание стены. И при этом оба чувствовали, что работа — всего лишь прикрытие того, что им просто вот так хорошо вдвоем, без свидетелей, неспешно работать и болтать о чем угодно.

Но когда раствор закончился, они за новой порцией вниз сразу не пошли — не из лени, конечно. Нина подошла к пустому оконному проему, оперлась о поновленную кирпичную кладку, задумчиво смотрела на скаты соседних крыш, на деревья, на остов старой кирпичной церкви с растущими прямо из стен березками, который отсюда, с третьего этажа, был виден за крышами.

— Вот мы, кажется, такое хорошее дело делаем, — заговорила она, — такую страшную развалину восстанавливаем. А мне грустно, будто что-то умирает… Я не думала, что буду жалеть об этом. Когда жила здесь, так боялась, ты даже представить себе не можешь. Даже в коридор каждый раз боялась выйти.

— Чего же ты боялась? — с доброй подначкой проговорил Сошников.

— Всего! — Она засмеялась. И опять стала тихая: — Я серьезно говорю… Здесь такие странности происходили, не поверишь… Я бы ни за что не поверила, если бы сама что-то такое не видела и не слышала.

Сошников подошел к ней совсем близко. Не то что помимо воли подошел, а будто в глубокой рассеянности повиновался некой притягивающей силе — едва подбородком не ткнулся в ее затылок, в косынку, ловко схваченную узелком сзади и чуть придавившую вздувшиеся по-детски нежные мочки с маленькими дырочками под сережки. У него от этих мочек, подернутых еле заметным белесым пушком, замерло в груди, он почувствовал близкую развязку: вот сейчас положить руки ей на плечи и прижать к себе — а там будь что будет… Он сглотнул комок, сказал тихо:

— Дом старый, трещины, труха, где-то что-то осыпалось, что-то треснуло, вот тебе и барабашки…

— Нет… — Она в рассеянности, и будто вовсе не замечая такой его близости, бочком выскользнула из его круга, прошлась по комнате, по-прежнему задумчиво улыбаясь. — Иногда бывало такое ощущение, что рядом кто-то находится. Был такой случай… Три ночи подряд к нам с Лялькой в комнату стучали…

— Как стучали?

— Вот ты смеешься, — сказала она немного капризно. — А к нам на самом деле стучали. Ровно в полночь раздается стук в дверь. И так отчетливо, настойчиво. Открываю. А в коридоре — никого… Ну что ты смеешься!

— Вовсе не смеюсь.

— А когда укрепляли фундамент, пока ямы были, я каждый день туда заглядывала. И в стены заглядывала, вот тот угол, который перекладывали, я его весь-весь просмотрела, каждый кирпичик… Я понимаю, конечно, что все это глупо звучит, но мне казалось, что там должно быть что-то страшное. Какой-нибудь человек замурованный, или что-то еще хуже.

— Что же может быть хуже замурованного в стене человека!

— Не знаю…

Сошников вдоволь посмеялся вместе с ней, наконец немного успокоились.

— Но теперь все это исчезло, — грустно сказала она. — Такое ощущение, что от того дома ничего не осталось… Приведения улетели… Теперь здесь все новое: ни одного старого кирпичика не видно. И чувствуешь, как с каждым днем все сильнее пахнет пластиком?

— Что же плохого в том, что дом станет новым?

— Не в этом дело. Не знаю. Грустно.

— А правда, что ты будешь здесь работать?

— Правда, — сказала она неопределенно. — если ничто не изменится… Но теперь здесь все будет совсем по-другому. Нет, все-таки, знаешь, одно дело — жить здесь, другое дело — работать. Все, все поменяется.

— В любом случае видно твое нетерпение… Из тебя такая заправская строительница получилась. Да еще эту бригаду «ух» сколотила.

— Люди мне поверили, я их не могу подвести.

— А ты сама веришь? — спросил он осторожно. — Так и будет, как ты думаешь?

— Верю, — убежденно сказала она. — Нельзя не верить, потому что если не верить, то тогда совсем плохо… А ты разве не веришь?

Он с сомнением усмехнулся.

— Ну и ну! — удивилась она. — Что же тебя заставляет работать бесплатно? Ты же почти все выходные здесь.

— Ну,