Тот факт, что мусульманский мир и Запад, двигаясь разными путями, пришли к одному и тому же событию, имел конкретные последствия. После 2001 года стратеги США действовали, исходя из убеждения, что этот крупнейший теракт современности каким-то образом вписывается в привычную им борьбу национальных государств. В конце концов, никакого иного контекста Европа на протяжении столетий просто не знала. Даже Холодная война свелась к конфронтации между объединениями государств, чьи правительства придерживались той или иной идеологии. Вот почему сразу после Одиннадцатого Сентября администрация Буша принялась смотреть туда, сюда, направо, налево и наискосок, под фонарь и под кровать, словом, куда угодно, только не прямо на террористов – в стремлении найти правительство, которое за ними стоит. Вслед за ним и американские стратеги – а также многие аналитики в западных СМИ – начали искать противника того же вида, класса, типа, из числа тех же стран, с которыми США вели войны в прошлом.

Вот почему после короткого вторжения в Афганистан и преходящей зацикленности на Усаме бен Ладене команда Буша сосредоточилась на Саддаме Хусейне как главном злодее и Ираке как государстве, ответственном за терроризм против западных граждан: стоит, мол, завоевать и «демократизировать» это государство – и чуме терроризма будет положен конец. Саддам Хусейн был пленен и повешен, Ирак полностью оккупирован, хоть и не покорен – но терроризма явно меньше не стало; что ж, тогда стратеги из правительства США переключились на Иран. В зависимости от того, что произойдет там, возможно, настанет очередь Сирии, Ливии, Саудовской Аравии, Пакистана и многих других стран оказаться «пособниками террористов».[102]

Политика США прочно укоренена в западном нарративе: от всех бед в Иране, Афганистане и других проблемных регионах они прописывают демократию и выборы под контролем западных наблюдателей, в полной уверенности, что это лекарство подействует. Стоит успешно провести выборы – и в стране настанет демократия или, по крайней мере, она сделает большой шаг к этому райскому состоянию. Дальше о ней можно не беспокоиться.

Но мне всё вспоминаются выборы, проведенные в Афганистане после того, как талибы бежали из страны. По всей стране люди выбирали делегатов, которые должны будут представлять их на национальном собрании, организованном Соединенными Штатами, чтобы учредить новое демократическое правительство, укомплектованное парламентом, конституцией, президентом и кабинетом министров. Тем летом в Пагмане, городке неподалеку от Кабула, я встретил человека, сказавшего, что он голосовал на выборах. Я никак не мог представить его в кабинке для голосования: выглядел он точь-в-точь как традиционный деревенский крестьянин, каких я немало встречал в детстве – в длинной рубахе, мешковатых штанах, тюрбане и с бородой – так что я попросил его описать процесс голосования. Что именно он сделал?

– Дело было так, господин, – отвечал он. – Приехала к нам пара каких-то городских, раздали листки бумаги и долго-долго объясняли, где и как там ставить галочки. Мы их, конечно, вежливо выслушали: они ведь приехали издалека, так зачем им грубить? Но так-то мы и без этих городских прекрасно знаем, кто наш человек. Галочки мы поставили, как они сказали, но сами-то всегда знали, кто должен нас представлять – конечно, Ага-и-Сайаф!

– А как вы все договорились, что будете голосовать за Сайафа? – спросил я.

– Договорились? Да что вы такое говорите, господин? О чем тут договариваться? Его семья живет в этих местах со времен Доста Мухаммед-хана, а может, и еще дольше! Взойдите на вершину того холма, и увидите во-о-он там, через долину, его дом – самый большой дом в окру́ге! Каждый год он приезжает на ярмарку в Эйд и раздает детям сладости, и расспрашивает, как у нас дела и не случилось ли какой беды, а если кому нужна помощь, просто достает из кармана деньги и отдает ему, и так может раздать всё, что при нем есть. Вот настоящий мусульманин! А знаете, ведь двоюродный брат моей сестры женат на невестке Сайафа – так что он из наших!

Меня в тот момент поразило, насколько же поверхностной и ненужной формальностью оказалась для этого человека «демократия», которой придают такое значение западные планировщики, как мало соотносится она с его реальной жизнью. В нем встретились два потока истории – и стало заметно, как мало они связаны друг с другом. А если такое происходит в часе езды от Кабула – значит, происходит и по всей стране.

С точки зрения Запада кажется вполне нормальным (для некоторых) считать, что, помогая деньгами и оружием правителям Пакистана, Иордании, Ирака, Афганистана, Египта и т. п., которые кажутся нам приемлемыми, мы помогаем установить в этих странах демократию, не говоря уж о благах свободного рынка. Некоторым кажется вполне нормальным утверждать и то, что исламские ценности «отсталы» и нуждаются в корректировке со стороны более прогрессивных народов – если понадобится, даже и с применением силы.

Но с другой стороны все эти военные и пропагандистские кампании недавних времен выглядят как продолжение старой недоброй политики империализма – попытки ослабить и разложить мусульман в их собственных странах. Западные обычаи, юридические нормы, демократия с этой точки зрения представляются проектом, призванным атомизировать общество, разбить его на автономных индивидуумов, которые принимают решения, основываясь исключительно на выгоде. В конечном счете, как представляется мусульманам, вся эта система призвана разорвать межчеловеческие связи, настроить каждого мужчину, женщину или ребенка друг против друга и заставить соперничать друг с другом за материальные блага.

Одни и те же действия с одной стороны выглядят как кампания за предоставление гражданам равных прав, независимо от пола, а с другой – как вмешательство могущественных иноземцев в частные дела семьи, как ослабление и подрыв способности людей сохранять свое коллективное Я – семейные и родовые связи. Короче говоря, то, что с одной стороны кажется усилением отдельных людей, с другой стороны выглядит как ослабление и разложение целых общин.

На мой взгляд, конфликт, раздирающий современный мир, не стоит называть «столкновением цивилизаций», если понимать под этим: «Мы такие разные, что должны сражаться, пока не останется только один». Лучше понять его, как трения, возникшие при встрече двух совершенно непохожих друг на друга миров. Вот мусульмане – толпа людей, которые шли в одну сторону. Вот европейцы и американцы – толпа людей, которые шли в другую сторону. На перекрестке две толпы столкнулись: кто-то на кого-то налетел, кто-то кому-то наступил на ногу, возникла давка и свалка.

Выяснить, в каком направлении шли и те, и другие – вот минимальное начальное условие для того, чтобы разобраться в идейных основаниях нынешних споров. Само по себе это не принесет мира и любви: между нами есть не только «непонимания», но и вполне реальные противоречия. Начиная работать над этой книгой, я изложил ее идею нескольким коллегам-писателям, и двое из них тут же заявили, что конфликт между мусульманами и Западом организовали и подогревают какие-то скрытые силы, поскольку «люди-то везде одинаковые, и на самом деле все мы хотим одного»; конфликт, мол, развеется сам собой, едва на Западе поймут, что ислам, в сущности, ничем не отличается от христианства. «Они ведь тоже верят в Авраама!» – добавил один из них.