признать, что его нежные поглаживания успокаивают невыносимую боль. И вовсе он не волшебник! И пальцы у него не чудодейственные! Он обычный озабоченный нахал!

— Ты теперь меня по фамилии звать будешь?

— Почему нет? Мое давнее прозвище Оззи, твоя фамилия Осборн. Оззи Осборн мой кумир, как круто выходит, м? — тихо рассуждает парень, делая кругообразные движения ладонью.

— Ага, — зеваю и закрываю глаза, почти засыпая под ласковые касания.

— Лив, — шепчет соблазнительно маньяк, и волоски на затылки встают дыбом от легких поцелуев за ухом. Не к добру это. — Месячные ведь не проблема.

— Что? — вырывается ошарашенный писк. Проворные пальцы оказываются на моей заднице, к которой он прижимается, упираясь кое-чем.

— Я не против во всем быть первооткрывателем. Почетное звание вообще-то, — слышу обольстительные нотки и ни капельки не сомневаюсь, что он говорит на полном серьезе. Ударяю по пальцам и шиплю:

— Какой же ты извращенец!

— А когда…

Но я не даю ему закончить и обрываю на полуслове:

— В следующей жизни!

— Злючка, — «обижено» мурлыкает Лавлес.

— Похотливый зверь.

— Soith (с ирл. Сучка), — не остается в долгу. Он же у нас чайники любит кипятить! Но чайники не долговечные!

— Сretin (ну, тут не надо переводить, я думаю, но это слово «кретин» на ирландском).

Лавлес издает хрюкающий звук и беззвучно смеется.

— Учишь ирландский, моя монашка? О нет, ты же согрешила уже и не попадешь в рай. Рeacach (с ирл. Грешница).

Пыхчу и пытаюсь успокоиться, чтобы не убить этого… кретина! Или крови прибавится. И чем заканчивается наш день? От романтики и слез не осталось следа! Трогательный и трепетный вечер превратился в «зону боевых действий»! Потому что этот засранец любитель злить, а я, глупая Ливия, не могу закрыть рот, промолчать, не давать ему повода насмехаться и шутить! Ах да, еще «веселые дни», чтоб их!

— Придется тебя терпеть, — продолжает издевательским тоном Лавлес, — всплеск гормонов на эмоциональном фоне, перепады настроения… может, накинешься на меня? Я так-то не против.

— Может, ты уже заткнешься? — сержусь и скидываю его шуструю лапу с бедра.

— Жаль, очень жаль, — расстроено бормочет Лавлес. — Какая зануда целомудренная мне попалась.

Я задыхаюсь от негодования и превращаюсь в насупленного ежа. Вот козел!

— Какую заслужил! — злобно кидаю и накрываюсь легким одеялом, смыкая глаза. Пусть катится!

Габриэль молчит, я стараюсь призвать Морфея и попасть в его царство, но Морфей или в отпуске, или не приходит к неудачникам, как я. Склоняюсь все же ко второму варианту, даже воображая, что он мне говорит: «Увольте, мисс, но таких обходим стороной».

— Я не заслужил тебя, Ливия, — неожиданно шепчет в затылок Габриэль и бережно обнимает, прижимаясь губами к волосам. Затаиваю дыхание, придумывая какие-то колкости, но ничего не приходит на ум. Слишком много грусти и обреченности в голосе звучало, а я не осмелилась произносить чушь. — Спокойной ночи, — он аккуратно придвигает к себе и переплетает наши пальцы.

«Спокойной ночи», — мысленно произношу и слабо улыбаюсь.

***

Я просыпаюсь от пения птиц, шума волн и шелеста листвы — самое лучшее пробуждение в объятиях природы вдалеке от городской суеты. Солнце давно раскинуло свои лучики над небосводом и согревало землю. Лицо ласкали дуновения ветерка, врывающегося из приоткрытого окна, на губах играла довольная еще полусонная улыбка. Перевернулась на живот, обнимая подушку, и вдохнула знакомый терпкий аромат. Габриэля рядом не было. Его образ в предрассветной туманной дымке на веранде казался лишь сном, а борьба света и тени — игрой воображения. Пару минут лежала и разглядывала небо необычайного голубого оттенка, искрящуюся пронзительно синюю воду и свисающие скалы, утопающие в зелени. И где хозяин маленького стеклянного замка? Потянулась, разминая шею, и огляделась — в доме было тихо. Вышла на веранду и облокотилась на перила. Витиеватая тропинка вела вниз к небольшому пляжу в скалах. Пока наслаждалась прекрасным пейзажем, раздумывая о фотосессии, из-под воды показалась светлая макушка. Парень откинул потемневшие мокрые пряди, сделал несколько заплывов, и затем его подхватили пенящиеся волны. Я неотрывно наблюдала, как он, раскинув руки и закрыв глаза, расслабленно нежится в кристально чистой воде. Беззаботный, умиротворенный, спокойный, покорно отдающий тело небесно-голубым водам океана.

«Не упустить момент», — вовремя щелкнуло в голове.

Метнулась в комнату, достала камеру, настроила объектив и быстро вернулась на веранду, делая несколько пробных кадров. Мне нравилось чувствовать себя частью происходящего, маленькой, но нужной крупицей в жизни Габриэля. Он разрешал видеть себя правдивым и настоящим, потому что сейчас не было нужды играть роли и надевать маски. Фотоаппарат — это прекрасный инструмент, чтобы запечатлеть миг, сохранить человека и событие.

Парень медленно выходит из воды и неспешно поднимается по склону, останавливается на несколько секунд, оглядывается, замечает «папарацци», и лицо озаряет широкая искренняя улыбка. Щелкает затвор, и только тогда я опускаю камеру, восхищенно наблюдая за Габриэлем. Я так увлеклась съемкой… Никогда не устану фотографировать Габриэля — это приносит истинное наслаждение. Какой же он потрясающий. Неужели можно еще больше влюбиться в него? Что это за переполняющее сердце и душу чувство? Такое сильное и невероятное, что вот-вот на части разорвет.

«Во всем виноваты «веселые дни», — убеждаю себя и пытаюсь привести в норму вышедшие из-под контроля эмоции за готовкой завтрака, когда на кухню заходит Лавлес.

— Шпионишь за мной?

Мельком смотрю в его сторону и зависаю. Почему он такой незаконно красивый? «Перестань пялиться», — даю себе мысленные оплеухи, но ничего не помогает. На загоревшем теле Габриэля блестят капельки воды и стекают по рельефному разрисованному прессу вниз, куда сразу устремляются непослушные глаза — на пеструю тату. Птицы ведь символизируют свободу? С древних времен полет птицы, окрыленность и легкость сравнивалась с вечной душой. «Лишь утратив все до конца, мы обретаем свободу», — читаю фразу из книги Чака Паланика, написанную на загорелой влажной коже.

— Салфетку дать? — отвлекает от размышлений язвительный голос Лавлеса.

— Что? — непонимающе мямлю.

— Слюни потекли, — показывает он на уголок рта и громко смеется. Краснею, буркаю что-то нечленораздельное и безнадежно пытаюсь вернуть своим щекам нормальный цвет. «Ливия Осборн, какая же ты размазня рядом с ним».

За завтраком, который не обходится без подколов Лавлеса, начинается новый этап противостояния. Он уплетает за две щеки панкейки с кленовым сиропом и кидается голубикой. И этому дылде, на минуточку, скоро двадцать три, а в заднице до сих пор детство играет!

— Открой ротик, Лив, — нудит приставучая зараза. — Ну, открой ротик. Голубика очень полезная. Скажи «А-а-а»…

Посылаю его далеко и надолго, показывая красноречивый жест, и читаю новостную ленту. Телефон звездули постоянно вибрирует, но внимания никто на это не обращает. «Он прям