— Что? — не понял моего задумчивого выражения Габриэль, дергая за края футболки.

— Ты знаешь историю этого фото?

— Э-э-э… нет, — парень взлохматил песочно-блондинистые волосы и почесал затылок. — Кажется, это кто-то из фанатов прислал. Давай ты сначала приготовишь пожрать, а потом расскажешь? Я не помню, когда ел. Правда, Лив, жрать охота, — он состроил жалобную рожу, от взгляда на которую, обливалось сердце кровью.

Если бы я не чувствовала, что мой желудок готов прилипнуть к позвоночнику, поспорила бы, но на самом деле была голодна не меньше. Особенно, после пережитой адской гонки. Поэтому я занялась готовкой, Габриэль включил негромко музыку и крутился рядом, надоедая и что-то вечно бубня.

Когда я вышла с тарелками на веранду, уже смеркалось. Откуда-то доносилось стрекотание птиц, шум волн, ударяющихся о скалы, небо приобрело темно-синий, почти черный оттенок, а через серую пелену проступали очертания месяца. Желудок скрутило в узел, но не от голода — от переполняющих чувств. Это место создавало прекрасную иллюзию уединенности, будто другого мира не существует, только небольшие холмы, покрытые разными кустарниками, деревьями, и раскинувшийся океан. Волшебство.

— На тебя все так же действует вино? Если да, я не буду рисковать, — послышался за спиной насмешливый голос. Я развернулась и зыркнула на Габриэля с негодованием — вечно все испортит своими шуточками. — Я помню маленьких пони и как ты храпела. Не, трусишки миленькие, но ностальгировать снова не хочу. Или ты по-прежнему их коллекционируешь?

— Тебе они прям покоя не дают, раз ты еще это помнишь, — фыркнула я и забрала из его руки один бокал. Сделала небольшой глоток, отворачиваясь и любуясь лунной дорожкой. К алкоголю я относилась с опаской, предпочитая что-то легкое и в небольших количествах, потому что знала: действует он против меня, а снова облажаться и краснеть перед Лавлесом желания не возникало.

Мы почти молча опустошили тарелки за считанные минуты, убрали грязную посуду в посудомоечную машинку, нарезали сыра и фруктов и вернулись на веранду, усаживаясь с бокалами в креслах. От такой идиллии хотелось прикрыть глаза, просто молчать и наслаждаться. Либо от полученного адреналина при езде на спорткаре не действовало вино, либо я настолько расслабилась, что не замечала легкости в теле. Сейчас не было потребности задаваться сотней бессмысленных вопросов — душа требовала отдыха и разгрузки.

— Расскажешь историю фото? — отвлек спокойный голос Габриэля.

— Что ж, она грустная, — тихо сказала, не открывая глаз. — Ее сделала Энни Лейбовиц 8 декабря 1980 года, очень известный фотограф. Тогда она работала в журнале Rolling Stone, который отправил снять ее лишь одного Ленонна, но Джон настоял, чтобы на фото была также Йоко. Лейбовиц предложила создать сцену с поцелуем в духе обложки альбома «Double Fantasy», попросила Леннона снять одежду и прижаться к Йоко. Фотограф хотела снять их обоих обнаженными, но в последний момент японская художница постеснялась раздеться. Она и так в то время была не самой большой любимицей публики — Йоко все еще обвиняли в распаде The Beatles. Как позже Энни сказала в интервью: «Не было никаких задумок и репетиций, Джон просто свернулся калачиком и обнял ее», — я сглотнула и открыла глаза, глядя на принт — навернулись слезы от нахлынувших чувств. Или это вино подействовало, вызывая меланхолию — внутри все сжималось от горького послевкусия. — Спустя примерно пять часов после фотосессии, Джон Леннон был убит своим чокнутым фанатом.

Я замолчала, сжимая губы, чтобы не расплакаться, сделала большой глоток вина и тяжело выдохнула, вглядываясь в серебристую лунную рябь безмятежного океана.

— Я был в курсе того, что Леннона убили, но не знал, что за этим фото стоит история его гибели, — промолвил серьезно Габриэль, щелкая несколько раз зажигалкой и затягиваясь. Теперь свежий воздух смешался с запахом сигарет «Pall Mall», которые он неизменно курил.

— Каждый раз нахожу в этом фото что-то новое: беззащитность перед женщиной, полное доверие, необъятная нежность и трагичность, — прошептала, закусывая до боли внутри щеку от волнения. На самом деле… На самом деле, мне требовалось немалых усилий, чтобы сдержать слезы. Не разлететься на кусочки и стать частью океана, как когда-то Русалочка бросилась в море с приходом рассвета и превратилась в морскую пену. — Джон Леннон сказал, что не боится показаться уязвимым перед любимой женщиной, и на этом фото показаны их отношения, именно такими, какие они есть. Лейбовиц рассказывала, что в 80-ые люди были более циничны и считали публичное проявление чувств слишком сентиментальным. Знаешь, — я облизываю губы, делая небольшую паузу и собираясь с мыслями. — Я думаю, ничего не поменялось, если не усугубилось. Люди по-прежнему бояться признаваться хотя бы самим себе в чувствах, поэтому так несчастны.

Я замолкаю, подтягиваю коленки к подбородку и прячу выступившие слезы. Не хочу, чтобы он думал, будто я давлю на жалость и выпрашиваю взаимности, скорее, мне нужна конкретика с его стороны. Не понимаю, как дальше быть.

— Помнишь, я говорил, когда человек одинок и впускает в свой мир что-то новое, он не понимает, как поступать, — неожиданно произносит Габриэль. Мерещится, будто слышу нотки страха и опасения в его голосе. Или я пьяна. — Ты слишком далеко зашла, Ливия, — после сказанной фразы перевожу озадаченный взгляд на серьезное лицо парня. Он проводит указательным пальцем над губой и чуть тише говорит, глядя отрешенно вдаль: — Именно в твоих глазах я вижу того, кого не хочу видеть.

Я непонимающе разглядываю его черты, не зная, что должна сказать и должна ли.

— Кого? — вырывается вопрос и повисает между нами.

Габриэль некоторое время молчит, и я теряю надежду, что вообще дождусь ответа. Он медленно переводит взгляд, прожигая насквозь, по спине скользит холодок от напряженной атмосферы и скопившихся эмоций. Я даже боюсь вздохнуть или пошевелиться, утопая в его безумном бурлящем водовороте.

— Себя, — не знаю, сказал ли он вслух или мысленно. Габриэль смотрел прямо и впервые был откровенным, я терялась в потоке и глубине, которая таилась в темно-зеленых чарующих нефритах. — Ни в чьих глазах я не выгляжу таким, как в твоих.

— Каким?

— Таким… — его уголки губ немного подрагивают, словно он борется: сказать или нет. — Таким уязвимым.

«Но не только ты выглядишь уязвимым, Габриэль, я тоже…». Я, расчувствовавшись, опускаюсь к нему на колени, нежно обвиваю шею руками и утыкаюсь носом в плечо, а в голове крутится одна и та же фраза «Я тоже, я тоже, я тоже, я тоже, я тоже, я тоже… Я тоже, Габриэль, уязвима перед тобой».

«Приди ко мне, хочу быть