только мы подплыли к берегу, двое или трое из них подошли к краю скалы, чтобы нас лучше увидеть. Мы крикнули им, что хотим с ними поговорить, на что они поначалу ничего не ответили, как будто не поняли нас, но, когда мы стали показывать, что хотим сойти на берег, они закричали и побежали прочь. Тогда мы сказали нашему русскому по имени Михаил (которого мы, чтобы у нас был русский переводчик, взяли с собой из Голландии, а именно Энкхейзена, где он жил и был женат) и еще одному человеку, чтобы они спрыгнули на берег без оружия, а остальные остались на борту и вели себя тихо, чтобы не напугать местных жителей. Русский, сойдя на берег, стал кричать им, чтобы они остановились и поговорили по-дружески. Те, увидев, что на берег сошло только двое и без оружия, понемногу подошли к нашим, но всё еще держа наготове луки со стрелами и оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что нет засады; трое или четверо встали со стороны воды и с натянутой тетивой следили за нами на яхте. Мы послали им хлеба и сыра, которые они с аппетитом съели и с удовольствием приняли, так что к прежней небольшой группе присоединилось еще человек 14–15 молодых и старых. Тогда и наши сошли на берег, человек пять или шесть, и они выказывали нам большое расположение, кивая и кланяясь. Мы осмотрели их луки, но стрелы они не захотели дать нам подержать.

Что же касается самих этих людей и их одежды, большинство из них маленького или среднего роста, с плоским и сильно деформированным лицом, маленькими глазками и совершенно без бород, так как бороды они, как нам объяснили, выщипывают для красоты. У них черные как смоль, прилизанные волосы, закрывающие уши, и очень темный и некрасивый цвет лица, как у испанских мулатов, но под чернотой в глубине скрывается розоватый цвет, что получается, я думаю, в основном оттого, что они зимой сидят в своих конурах в дыму. Одежда их сделана из шкур мехом внутрь и гладкой стороной наружу, рукавицы у них соединены с рукавами, но они умеют их очень быстро снимать и надевать, то же самое и с капюшонами на голове, прикрепленными к верхнему платью; штаны похожи на те, что носят некоторые крестьяне в Голландии: суживающиеся книзу и длинные, доходящие до обуви, только у здешних жителей штаны и обувь скреплены вместе. У некоторых на головах были пестрые капоры, вроде тех, какие у нас носят женщины из Эмдена, некоторые напоминали обезьян и чудовищ, и у всех были луки и стрелы наподобие персидских, я видел похожие в Индии. Все они – ловкие люди, умеющие поразительно легко прыгать, они обнаружили смелость и физическую ловкость, они прыгают, как молодые необъезженные жеребцы; они всё время остаются настороже и оглядываются, так что кажутся вояками. Что же касается бега, среди наших не найдется никого, кто смог бы их догнать. Сани у них совсем другие, чем те, что мы видели у лапландцев и русских на Кильдине, потому что здесь они даже похожи на телеги: они довольно высокие, сверху и снизу к ним крепится по раме на столбиках, они открытые и легкие; насколько мы поняли, эти сани служат им также летом для перевозки того-сего. Этот народ, похоже, совсем не занимается рыбной ловлей и не плавает по морю, они живут только охотой на диких животных, мы это поняли, потому что нигде поблизости не было никаких признаков лодок на море, а также домов или других строений на берегу моря. Поскольку мы их плохо понимали, а нашим людям в яхте трудно было оставаться на месте, мы попрощались и вернулись на яхту и, подняв якорь, напоследок протрубили в трубу, чего они сначала испугались и хотели убежать, но потом, поняв, что это дружеское прощание, высыпали на берег, снимая с голов головные уборы, кланяясь и отвешивая поклоны, крича и размахивая руками в знак прощания [Де Вейр 2011, 205–207].

В ЛЕТО 1595-Е[124]

20-й день августа, воскресенье [пролив Югорский Шар, о. Вайгач, бухта Варнека]

С западной стороны залива видели стоявшую там русскую лодью, которая, услыхав звуки выстрелов (это адмирал приказал стрелять, чтобы вернуть нас на борт), немедленно ушла под парусом, побросав свои сети и некоторые другие мелкие, не представляющие ценности вещи, которые наши люди оставили в неприкосновенности, зная, что за кражу полагается суровое наказание. Никакого жилья поблизости не нашли, но на берегу обнаружили четыре или пять кожаных мешков (сделанных из мягких шкур) с вонючим ворванным жиром, которые там лежали или были завалены камнями [L’Honoré Naber 1914, 156]

21-й день августа, понедельник [там же]

Мы в числе 50 человек, вооруженные, высадились на берег и прошли семь или восемь миль вдоль и поперек острова, но не нашли ни людей, ни жилищ. У горного кряжа под валунами нашли разбросанные мешки из шкур со зловонной ворванью, веревки из оленьей кожи и части саней, сделанные из моржовых шкур, которые, как казалось, были оставлены на просушку. На мешки и шкуры были положены камни. Неподалеку стояло несколько деревянных саней, нагруженных всевозможными грузами, такими как шкуры оленей и песцов, укрытыми и перевязанными, поверх которых лежали стрелы и другие мелкие вещи. Вокруг во множестве были следы оленей, мужчин, женщин и детей, из чего мы заключили, что люди, которые были здесь, испугались при виде наших кораблей и команды и бежали, всё побросав. Мы ничего не тронули, но положили сверху сыр и хлеб и некоторые другие припасы в знак того, что не хотели причинять им убытков. На берегу нашли четыре или пять мертвых моржей необыкновенных размеров [L’Honoré Naber 1914, 157–158].

23-й день августа, среда [Вайгачский берег Югорского Шара]

Наши люди на яхте отправились исследовать окрестности и в соседнем заливе видели русскую лодью и костер на берегу, но не стали к ним приближаться, а вернулись и сообщили нам. Мы решили на следующий день сплавать туда, чтобы посмотреть, не получим ли мы от них какие-либо сведения [L’Honoré Naber 1914, 160].