– В чем дело? – спросил Мэтт. – Ему хуже?

– Он все время пытается что-то сказать.

Глаза Турлоу приоткрылись, и он посмотрел на Мэтта.

– Maman… – Голос его дрожал. – Maman… pourquoi fait-il nuit ainsi?[64]

К ним подошел Оскар:

– Что он говорит?

– Похоже, маму зовет, – ответил Текс. – Остальное чушь какая-то.

– Куда девался этот пузырь? Надо ему дать попить. – Мэтт приложил сосок пузыря к губам лейтенанта, тот напился и мгновенно заснул.

– Вот что, ребята, – сказал Оскар. – Вы ложитесь, а я попробую переговорить с охранником, когда он снова принесет нам поесть. Нужно попытаться увидеться со старшей матерью. Все-таки надо бы как-нибудь организовать ему медицинскую помощь.

– Оскар, хочешь, я подежурю? – предложил Мэтт.

– Нет, Мэтт, ты отдыхай. Я все равно не смогу уснуть. Эта проклятая штука все время чешется.

– Ладно.

Мэтт уже засыпал, когда раздались шаги и чья-то рука откинула занавес. Оскар, сидевший у самой двери со скрещенными ногами, как только охранница отодвинула занавес, чтобы поставить на пол поднос с едой, просунул руку в образовавшуюся щель.

– Убери руку, – строго сказала охранница.

– Послушай, – начал уламывать туземку Оскар, – мне надо поговорить с твоей матерью.

– Убери руку.

– Ты ей передашь мою просьбу?

– Убери руку!

Оскар убрал, и охранница задвинула занавес.

– Что-то не похоже, чтобы они хотели вступить с нами в переговоры, – заметил Мэтт.

– Поживем – увидим, – ответил Оскар. – Завтрак подан. Буди остальных.

На блюде лежала все та же сомнительного вида жвачка.

– Дели на пятерых, Текс, – скомандовал Оскар. – Вдруг лейтенант очнется и захочет есть.

Берк с сомнением посмотрел на пищу, понюхал ее и отказался:

– Меня тошнит от этой гадости. Я ее есть не буду.

– Отлично. Значит, на четверых. – Текс кивнул и сделал, как было сказано.

Кадеты принялись за еду. Наконец Мэтт откинулся назад, посмотрел на товарищей и сказал задумчиво:

– Неплохо бы, конечно, сейчас апельсинового сока и кофе, но в общем кормят нас не так уж и плохо.

– Я вам не рассказывал, как дядя Боди попал в мексиканскую тюрьму в Хуаресе? По ошибке, естественно.

– Естественно, – согласился Оскар. – И что дальше?

– В тюрьме их кормили кашей из прыгучих мексиканских бобов. Так вот, дядя…

– Живот у него, что ли, заболел?

– Да нет. Он их тарелку за тарелкой сметал, а через неделю перепрыгнул четырехметровую стену и пошел домой.

– Если б я сам не видел твоего дядю, ни за что б не поверил. Слушай, а что бы он делал на нашем месте?

– Что делал? Занялся бы любовью с этой старухой и через три дня отдавал бы приказы направо-налево.

– Пожалуй, я все-таки позавтракаю, – вдруг объявил Берк.

– Это порция лейтенанта, – предупредил его Оскар. – Ты упустил свой шанс.

– Не имеешь права мной распоряжаться.

– Да что ты говоришь – не имею? Имею, и сразу по двум причинам.

– Ах, вот как? И какие же?

– Мэтт и Текс.

– Врезать ему как следует, командир? – Текс встал.

– Пока не надо.

– Вот дерьмо!

– Между прочим, – заметил Мэтт, – тут есть и постарше тебя, так что я первый буду его бить.

– Ты уже и старшинство приплел? Ну ты и крыса!

– Для тебя Мистер Крыса, будь любезен. И в данном случае я настаиваю на старшинстве.

– Но это коллективное мероприятие…

– Замолчите, ребята, – оборвал их Оскар. – Никто ему не врежет, если только он не сунется за едой.

У входа послышался шум, занавес приоткрылся и появилась туземка:

– Моя мать согласилась видеть тебя. Пошли.

– Меня одну или со всеми сестрами?

– Всех вместе. Идем.

Они направились к выходу. Берк хотел выйти тоже, но две амфибии втолкнули его обратно внутрь и держали до тех пор, пока еще четверо не подняли лейтенанта Турлоу и не вынесли его в коридор. После этого группа двинулась по коридору.

– Хоть бы свет в этой крысиной норе сделали, – сказал Текс, споткнувшись в очередной раз.

– Для них здесь и так светло, – сказал Оскар.

– Понятно, – ответил Текс, – но мне-то от этого не легче. Мои глаза в инфракрасном не видят.

– Тогда поднимай повыше ходули.

Они оказались в большой комнате. Это был не тот зал при входе, куда их привели в первый раз, здесь не было бассейна. Амфибия, та, что говорила с ними тогда и после разговора с которой их увели, сидела на возвышении в дальнем углу комнаты. Из пленников ее узнал один Оскар, для его спутников она ничем не отличалась от прочих амфибий. Оскар ускорил шаги и обогнал свой эскорт:

– Приветствую тебя, старая и мудрая мать многих.

Амфибия выпрямилась и пристально посмотрела на него.

В комнате стояла тишина. Маленький народец столпился со всех сторон, переводя взгляды со своего вождя на землян и обратно. Мэтт чувствовал: от ее ответа зависит сейчас их судьба.

– Приветствую. – Она просто вернула ход Оскару, избегая давать ему какую-либо характеристику, хорошую или плохую. – Ты хотел говорить со мной. Можешь говорить.

– Что это за город, в который я попал? Может ли быть, что я забрался так далеко, что попал в город, где не соблюдают обычаи?

Венерианское слово «обычаи» значило много больше, чем в языке землян, и охватывало все обязательные правила поведения, при которых старшие и более сильные охраняют младших и слабых.

Туземцы, услышав слова Оскара, зашевелились. Мэтт подумал, не слишком ли тот увлекся. Выражение на лице амфибии изменилось, но Мэтт так и не понял, к добру это или к худу.

– Мой город и мои дочери всегда соблюдали обычаи… – Она использовала другой, более широкий термин, охватывавший и табу, и прочие обязательные действия, а не только закон помощи. – И я никогда не слышала раньше, чтобы нас обвиняли в том, что мы их избегаем.

– Я слышу тебя, о благородная мать многих, но твои слова приводят меня в замешательство. Мы прибыли сюда, мои сестры и я, в поисках помощи как для нас, так и для нашей матери, которая серьезно больна. Я тоже ранена и не могу защитить своих младших сестер. И как нас приняли в твоем доме? Ты лишила нас свободы, наша мать лежит безо всякого ухода и умирает. Более того, нам даже не дали возможности соблюдать приличия, не предоставив личных комнат, в которых можно было бы поесть.