Люсьен взглянул на обоих санитаров: они не прикидывались пьяными, они в самом деле не были в состоянии слушать или по крайней мере понимать, что говорилось.

– Да, товарищ, если вы не будете болтать.

Глаза умирающего просияли и с каким-то удивительным выражением уставились на Люсьена.

– Вы понимаете меня, товарищ?

– Хорошо. Но при условии, что меня не отравят. Я должен умереть. Я человек конченый, но, видите ли, мне кажется, что в том, что мне здесь дают…

– Вы ошибаетесь. Впрочем, не берите в рот ничего из того, что вам дают в госпитале… у вас есть деньги…

– Как только я закрою глаза, эти негодяи украдут мои деньги.

– Хотите, товарищ, чтобы я прислал вам вашу жену?

– Черт возьми! Вы славный человек, господин корнет. Я передам моей бедной жене ваши два наполеондора.

– Ешьте только то, что вам будет приносить жена. Надеюсь, это разговор настоящий? Впрочем, даю вам честное слово, здесь нет ничего подозрительного…

– Будьте добры, наклонитесь ко мне, господин корнет. Я не собираюсь командовать… но, поймите, от малейшего движения у меня начинается адская боль в животе.

– Ну, ну, можете положиться на меня, – ответил Люсьен, подойдя к нему вплотную.

– Как вас зовут?

– Люсьен Левен. Я корнет Двадцать седьмого уланского полка.

– Почему на вас нет мундира?

– Я в отпуску в Париже и прикомандирован к министру внутренних дел.

– Где вы живете? Извините, прошу прощения, но…

– Лондонская улица, дом номер сорок три.

– А! Вы сын богача-банкира Ван-Петерс и Левен?

– Совершенно верно.

После небольшой паузы раненый сказал:

– Ну что ж, я вам верю… Сегодня утром, лежа в обмороке после перевязки, я слышал, как кто-то предложил этому рослому силачу-хирургу дать мне опиум. Тот выругался, потом они удалились. Я открыл глаза, но видел все как в тумане… Быть может, это объясняется просто потерей крови… Согласился ли хирург с предложением дать мне опиум или не захотел?

– Уверены ли вы в этом? – в сильном замешательстве спросил Люсьен. – Я не думал, что республиканская партия работает так проворно…

Раненый посмотрел на него:

– Не в обиду вам будь сказано, господин корнет, вы так же, как и я, хорошо знаете, откуда это идет.

– У меня вызывают отвращение эти мерзости, я ненавижу и презираю людей, которые могли себе это позволить! – воскликнул Люсьен, почти позабыв о своей роли. – Положитесь на меня. Я привел к вам семь врачей, как к какому-нибудь генералу. Неужели вы думаете, что столько людей могут сговориться между собой насчет такой проделки? У вас есть деньги, вызовите к себе жену или кого-нибудь из родственников, пейте только то, что купит вам жена…

Люсьен был взволнован; больной пристально смотрел на него: голова его лежала неподвижно, но глаза следили за всеми жестами Люсьена.

– Ну да что там! – промолвил больной. – Я был капралом в Третьем линейном полку при Монмирайле. Я прекрасно знаю, что должен околеть, но быть отравленным неприятно… Я не стыдлив… да и нельзя, – добавил он, меняясь в лице, – быть стыдливым при моем ремесле. Если бы в жилах у него текла кровь, а не водица, то после всего, что я сделал для него, по его двадцатикратному настоянию, генерал Р. должен был бы быть здесь, на вашем месте. Вы его адъютант?

– Никогда не видел его в глаза.

– Адъютанта зовут Сен-Венсан, а не Левен, – произнес раненый, как бы разговаривая с самим собой. – Есть одна вещь, которую я предпочел бы вашим деньгам.

– Скажите что?

– Если бы только вы были так добры. Я хочу, чтобы меня перевязывали, только когда вы будете здесь… вы, сын господина Левена, богача-банкира, который содержит мадемуазель де Брен из Оперы… Потому что, господин корнет, – сказал он, снова повышая голос, – когда они увидят, что я не хочу принимать их опиум… то во время перевязки – трах!.. ничего не стоит быстро нанести удар ланцетом сюда, в живот. А у меня тут все горит… все горит!.. Это долго не протянется, это не может долго тянуться… Прикажите, чтобы завтра… потому что, мне кажется, вы здесь всем распоряжаетесь… А почему вы распоряжаетесь? И даже не нося мундира!.. Словом, пускай, по крайней мере, меня перевязывают у вас на глазах… А высокий хирург-силач, согласился он или нет? Вот в чем вопрос.

Мысли путались у него в голове.

– Не болтайте, – сказал Люсьен. – Я беру вас под свое покровительство. Я пришлю к вам вашу жену.

– Вы славный человек… Богач-банкир Левен, который содержит мадемуазель де Брен, не плутует… не то что генерал Р.

– Разумеется, я не плутую, но, пожалуйста, не говорите мне никогда ни о генерале Р., ни о ком другом, и вот вам десять наполеондоров.

– Отсчитайте их мне в руку… Когда я подымаю голову, у меня начинает сильно болеть в животе.

Люсьен шепотом отсчитал наполеондоры и положил их один за другим в руку раненому так, чтобы он мог ощутить это.

– Молчок! – сказал Кортис.

– Молчок, хорошо сказано. Если вы сболтнете лишнее, у вас украдут ваши наполеондоры. Разговаривайте только со мной, и то когда мы будем одни. Я буду вас навещать ежедневно, пока вы не выздоровеете.

Он провел еще несколько минут около раненого, который, по-видимому, уже впадал в забытье. Потом помчался на улицу Брак, где жил Кортис; он застал госпожу Кортис, окруженную кумушками, которых ему с трудом удалось выставить за дверь.

Женщина ударилась в слезы и захотела показать Люсьену своих детей, спавших мирным сном. «Это наполовину естественно, наполовину комедия, – подумал Люсьен, – надо дать ей наговориться, пока она не устанет».

После двадцатиминутного монолога и бесконечных ораторских подходов (ибо парижское простонародье переняло у высшего общества его нелюбовь ко всякой мысли, высказанной без обиняков) госпожа Кортис заговорила об опиуме; Люсьен слушал пять минут разглагольствования супруги и матери на тему об опиуме.

– Да, – небрежно заметил Люсьен, – говорят, что республиканцы хотели дать вашему мужу опиум. Но правительство короля бдит над всеми гражданами. Как только я получил ваше письмо, я сразу привел семь врачей (или хирургов) к постели вашего мужа; вот их заключение, – сказал он, передавая бумагу в руки госпоже Кортис. (Он увидел, что она недостаточно грамотна.) – Кто теперь осмелится дать опиум вашему мужу? Тем не менее мысль об опиуме не дает ему покоя, это может ухудшить его состояние…

– Это конченый человек, – сказала она довольно равнодушно.

– Нет, сударыня, он вполне может поправиться, так как в течение суток у него не появилось гангрены. Генерал Мишо получил такую же рану, и т. д., и т. д. Но не надо говорить об