До поры до времени Бьеркский договор оставался в силе, но это был единственный успех кайзера. Во всех других областях, и кайзер осознавал это, политика его кабинета терпела провалы. Марокканский кризис не расколол Антанту, как это пророчил Бюлов; его конечный результат обнаружил дипломатическую изоляцию Германии. Гольштейн считал, что он сможет прорвать кольцо окружения, смыкавшееся вокруг Германии, но это оказалось легче сказать, чем сделать. Напротив, его действия толкали Британию в объятия врагов Германии. По словам баронессы фон Шпитцемберг, налицо «было самое тяжелое поражение германской политики со времени возникновения союза двух» — России и Франции. Германии нужны были сильные друзья, а она получила сильных противников. Начальник Генерального штаба Шлиффен сравнивал ситуацию, в которую попала Германия, с той, в которой находилась Пруссия накануне Семилетней войны, когда ее окружали страны, имевшие своей целью ее расчленение и раздел образовавшихся кусков между собой в качестве добычи.

Британский консул в Мюнхене Тауэр, имевший в августе беседу с Вильгельмом, следующим образом излагает ее содержание: «Кайзер говорил все время о союзах и политических комбинациях, попутно затронув свою любимую тему — о том, что он может создать комбинацию из Германии, Франции и России при исключении из нее Великобритании». Нервный, порывистый интеллект Вильгельма обратился к новой идее, снова речь шла о том, чтобы умаслить Францию. Не отдать ли Эльзас-Лотарингию с ее враждебно настроенным населением, а взамен аннексировать Бельгию? Бельгийцы всегда считали Францию своим главным врагом, но, если следовать плану, все переменится. Такого рода идеи были прямой провокацией по отношению к Англии, и Бюлову пришлось затратить немало сил, чтобы отговорить Вильгельма от этой провокации. В Англии были обеспокоены строительством германского военно-морского флота, предполагая, что Германия использует его для захвата британских колоний.

Русская революция, естественно, подогрела аппетиты тех поджигателей войны, которые считали, что надо либо добить медведя, пока он слаб, либо нанести удар по Франции, пока ее союзник не может оказать ей эффективную помощь. За такой план выступил Шлиффен и сначала получил поддержку Бюлова. Еще в 1887 году Шлиффен сочинил меморандум, где писал, в частности, что Германия должна нанести такой удар по России, чтобы она не смогла еще четверть века встать на ноги. Этот меморандум стал поводом для знаменитого афоризма Бисмарка: есть вещи, которые лучше не доверять бумаге. В 1905 году Вильгельм тем более не хотел ввязываться в военную авантюру. По мнению современников, которое разделял среди прочих новый министр иностранных дел Чиршки, кайзер любил «громкие слова и воинственные жесты, но боялся последствий, которые могла бы вызвать агрессия, развязанная германской стороной; это обстоятельство осложняло работу его внешнеполитических советников и приносило разочарования их военным коллегам».

В начале августа Вильгельм все еще был во власти розовых надежд, исполнение которых он связывал с Бьеркским договором. Так что момент для того, чтобы вдруг начать уговаривать его пойти на Россию войной, был выбран советниками неудачно. 22-го числа кайзер отправил Никки письмо из Вильгельмсхоэ с поздравлениями по поводу решения царя созвать Думу. Между тем «архиинтриган и смутьян» Эдуард пригласил в Англию кронпринца. Британский флот в это время проводил маневры на Балтике, и Вильгельм публично выразил пожелание, чтобы каждый немец увидел это зрелище и понял, как нужен Германии собственный флот. Двумя днями позже из Кронберга (он участвовал там в раскопках римских древностей на горе Заальбург) Вильгельм отправил новое послание Николаю. «Сегодня четыре недели с момента события в Бьерке!» — это восклицание говорит само за себя. Не меньшее удовольствие доставил ему тот факт, что король Эдуард просил показать ему текст договора, но получил отказ.

Эйфория не оставила Вильгельма и в охотничьем угодье Роминтен — совсем рядом с германо-российской границей. В послании царю от 26 сентября он продолжил свои размышления относительно возможных участников будущего «общего рынка». «Единственный способ помешать тому, чтобы весь мир стал частной собственностью Джона Буля, — писал он, — это „континентальная комбинация“ с Америкой на фланге». В следующем его письме царю, отправленном тремя днями позже, чувствуется раздражение из-за колебаний партнера: понятно, что Франция проявляет неудовольствие сближением России с Германией, но ведь «твоя союзница бросила тебя на произвол судьбы во время войны, а Германия тебе помогала всеми способами, совместимыми с законами нейтралитета». К концу года он сделал последнюю попытку спасти «дух Бьерке»: послал в Санкт-Петербург Якоби в качестве своего личного эмиссара.

«Дядя Берти» продолжал вызывать гнев кайзера. Из планировавшегося визита кронпринца в Балморал ничего не вышло. Вилли Маленькому в качестве утешения была прислана резная тросточка. Вильгельма это не удивило: они ведут себя одинаково «как с отцом, так и с сыном». Баллин сообщил о своей беседе с «печально известным» Вернером Бейтом, выходцем из германо-еврейской диаспоры, одним из воротил Сити. В результате вскоре состоялась встреча между Бейтом и Бюловом. Бейт выразил свое ощущение, что Германия буквально рвется на войну с Антантой. «Чушь!» — отозвался по этому поводу Вильгельм. Бейт заявил, что, насколько он может судить, Британия в случае войны придет на помощь Франции. Сити не хочет войны «там ценят дружеские отношения с нами, и им наплевать на глупости джингоистской прессы». Исключение составляли газетные магнаты Моберли Хилл и Хармсуорт, которого «Его Величество недавно сделал лордом». Звания «сеятеля смуты» удостоился сэр Джон Фишер; кроме того, как заметил Вильгельм, «жутко антигермански настроен весь (британский) двор».

Вильгельм утверждал — и, по-видимому, справедливо, что его проекты саботировала консервативная оппозиция. Его советники говорили ему то одно, то другое. Бюлов и министерство иностранных дел своими придирками наверняка погубили бы Бьеркский договор, если бы за них это не сделал Витте в России — еще более эффективно. Вильгельм хотел было выразить свою солидарность с «Флотским союзом», однако Мюллер отговорил его от этого шага. Кайзера первоначально очень обрадовала триумфальная победа британской либеральной партии на парламентских выборах 1906 года: он считал, что она выступает за мир. По мнению биографа кайзера, современного немецкого историка Вальтера Герлица, тот «придавал огромное значение сохранению мира с Англией, гораздо большее, чем это можно было бы сказать на основании его спорадических выпадов по адресу самого островного королевства, его монарха и его государственных деятелей».