И даже проспать умудрилась. Еще вчера думала, что после «ночи любви», которую запланировала для себя с Захаром, сбежит от собственного стыда (который непременно был бы, Аня не сомневалась), к бабушке в санаторий. Ничего не расскажет, конечно же, но даже просто находясь рядом с ба — уже будет легче. А получилось, что открыла глаза в «родной» уже постели, застыла на мгновение, пытаясь разобраться, где сон, а где реальность, потянулась за телефоном, а на нем… Полдень.

— Вот черт…

Не веря собственным глазам, Аня еще дважды заблокировала-разблокировала прежде, чем смирилась. Потом же села в постели, застыла, прислушалась…

Сначала будто почувствовала, а только потом убедилась благодаря доносящемуся из-за двери голосу (видимо, Высоцкий говорил по телефону), что хозяин квартиры дома…

И это было… Наверное, ожидаемо. Да только нежелательно. Ведь как бы он вчера ни убеждал, Ане все равно было стыдно. За несдержанность. За то, что сказала слишком много. За то, что вывалила хранившееся в сердце годами… То, чем ни с кем не делилась, даже с бабушкой, на совершенно постороннего человека. Будто обязав его теперь… Иметь в виду что ли…

Только зачем ему эта информация?

Аня снова вздохнула, потянулась обратными сторонами ладоней к лицу, прижала их к моментально вспыхнувшим щекам…

А в голове раз за разом уже не сама истерика, а то, как он смотрит снизу-вверх, впервые как-то… Совершенно небезразлично. Как касается кожи, как приподнимает подбородок и произносит это свое «ты даже когда плачешь — красивая»…

Не сдержавшись, девушка повернула голову, немного прищурилась, глядя на себя в ростовое зеркало, стоявшее здесь в основном без дела. Любоваться собой Ане никогда не приходило в голову. А сейчас хотелось… И само собой находилось что-то новое. Раньше незаметное.

Девушка перебросила волосы с одного плеча на другое, оголяя ухо, контур лица, шею там, где их касался Высоцкий… Загоняя стыд поглубже, попыталась повторить его вчерашний маршрут уже своими пальцами… И это помогло оживить ощущения… Прямо, как страшно мечталось. Мурашки по коже, неконтролируемое желание улыбаться…

Которое прерывается вместе со стуком в дверь.

— Если проснулась — выйди, пожалуйста. Поговорим.

Казалось, что от звука его голоса снова должно бы прострелить стыдом, а Аня слушала, прижав пальцы к губам, потом же опустила взгляд, понимая, что прижимает к улыбке.

— Десять минут!

Опомнилась, посмотрела на дверь, крикнула… Громче, чем говорил Высоцкий. И понеслась в ванную, по ходу дела собирая волосы в пучок на затылке.

Схватила с края раковины краб, зафиксировала волосы еще и им, чтобы не рассыпались под водой…

Снова непроизвольно примагнитилась взглядом к собственному отражению уже в новом зеркале…

И снова губы «поплыли» в улыбке, а румянец начал распространяться от ключиц вверх по шее…

В голове же: «очень красивая, Аня»…

* * *

В отличие от Ани, которую после истерики отключило быстро и надолго, Корней спал этой ночью плохо, проснулся рано…

Встал вместе с солнцем, сделал первый кофе, прислушался…

Из девочкиной спальни не доносилось ни звука… И это ведь логично. Более чем. Но он испытал тревогу. Поэтому пусть понимал, что не надо бы, но заглянул.

Она спала. Сбросив одеяло, обнимая подушку, как дети обнимают любимые плюшевые игрушки. Выглядела более чем умиротворенной…

Даже не верилось, что сегодня и вчера — это один и тот же человек. Которого он сам зачем-то в какой-то момент готов был в крошку растереть, а потом… Впервые в жизни искренне хотел собрать в цельное из осколков.

Наверное, предпочел бы не знать все то, что она отчаянно вывалила, но это была вполне достойная кара за поведение. И теперь уже вряд ли получится забыть это тихое: «потому что этого мало… Чтобы меня любила мама — этого мало.».

И каким бы черствым человеком он ни был, насколько сам действительно не смог бы познать глубину трагедии, не сомневался — для нее это трагедия…

И образ женщины, которая безжалостно лишила собственную мать и дочь крыши над головой, обрел новый «шарм».

Хотя ведь не она одна была в этой череде «этого мало»… И он сам попал туда.

«Мало, чтобы вы видели во мне не просто глупую девочку».

И вот сейчас он смотрел… А где глупая девочка — не видел. Беззащитная, наивная, влюбленная… Как оказалось, в него… Красивая… Особенная…

Потому что потопталась по всем правилам разом, а вместо того, чтобы тут же быть выброшенной из квартиры, оказалась сильно ближе. Важнее что ли.

Пусть в отличие от нее, Корней не считал своей сильной стороной человеколюбие, но по отношению к ней что-то похожее просыпалось. Или это не человеколюбие вовсе?

Мужчина стоял на пороге спальни, скользя взглядом по девочке — от разметанных по подушке волос до пальчиков на вытянутых голых ногах, не меньше пяти минут… Потом же оставил досыпать, так и не ответив на свой вопрос.

Сходил в зал, дальше — в кондитерскую, в которую в жизни не заглядывал, ведь не было надобности. Оттуда снова домой…

На сей раз уже не заходил в спальню — прислушался просто. Девочка по-прежнему спала.

Дал понежиться до двенадцати, постучался, услышав совершенно не убитое, а даже будто радостное: «десять минут!», усмехнулся…

Вот только понял это, уже когда отошел к окну, а улыбка с губ так и не сползла.

Близился момент установки «зайкиных правил».

* * *

Аня вышла ровно через десять минут. Закрыла дверь в спальню, прижалась к ней спиной, неловко улыбнулась в ответ на взгляд Высоцкого, брошенный от окна в гостиной.

— Доброе утро. Проспала…

— Доброе… — Корней прошелся новым взглядом по девушке. Уже одетой в джинсы и футболку, собравшей волосы в косу… Узнала бы, что он к ней вламывался — со стыда сгорела бы, тут без сомнений… — Кофе будешь? — спросил, возвращаясь к глазам. Открытым будто шире обычного. Сначала застыла, будто переваривая вопрос, потом дробно кивнула, потом, когда Корней сделал шаг в сторону кухни, наоборот мотнула.

— Я сама могу. Не волнуйтесь! — сделала порывистое движение по коридору туда, где стояла кофемашина, но при всем желании не успела бы раньше. Да и в какой-то момент затормозила, глядя на пол…

Туда, где ночью валялась разлетевшаяся на осколки ваза и пострадавший букет.

Сейчас здесь не было ничего. Чистый гладкий пол и пустота на столешнице.

— Вы убрали? — Аня спросила, вновь поднимая взгляд на Высоцкого.

— Я. Ты хотела оставить? — который поставил уже чашку, тоже посмотрел, позволяя губам дрогнуть в улыбке… И если раньше Аня непременно расценила бы вопрос, как издевку, тут же спеша опустить взгляд, то сегодня хмыкнула в ответ. — С молоком?