У мужиков – бусы, браслеты, всё из пёстрых стекляшек. Серьги у многих или хоть колечки бронзовые в ушах. Я заикнулся, что выглядит гадко, а Доминик возразил:

– Видишь, ты же глядишь на побрякушки, а не на человека? Так они и отводят сглаз. Серьгами – от лица, бусами – от сердца, браслетами – от рук.

Ну да. Это может быть. Если знать – не раздражает. Разве что смешит – ну дикари, что возьмёшь!

За деревней пошли предгорья, дорожка сквозь валуны и кустарник. А уж потом эта дорожка вильнула вверх. И пошла потеха.

Я скоро понял, почему Ветер настоял на осликах, а лошадей велел оставить. Дорожка вилась по диким кручам; кое-где виляла резко вверх – и ослика приходилось подталкивать, кое-где шла по самому краешку обрыва. Любая лошадь бы встала как вкопанная: с одной стороны – отвесная стена, с другой – оборванный край, а под ним – деревья, как соломинки… Но ослики шли себе, тащили груз, только хвостами покручивали и шевелили ушами. Я к ним проникся тёплыми чувствами, да и волкодавы перестали их материть почём зря.

Редко где попадалась приличная дорога. Всё стёжки, тропинки. Дракон уставал идти пешком, взлетал – а может, высматривал что-то с высоты, кто его знает! Но нам, нормальным людям, приходилось пересчитывать эти камни своими ногами.

Пару раз прошли места чудесной и странной красоты. Горная речка падала с отвесного обрыва – белая шипящая стена воды, дробится о камни, вокруг маленькие радуги… Или, в другом месте, весь склон зарос вьюнком, а вьюнок цветёт мелкими розовыми цветочками, частыми-частыми – розовая патока, и замшелые камни из неё выступают, как орехи из крема… Куда там дворцовому парку! Сам Господь потрудился, хочется остановиться и смотреть, даже дышать тяжело…

А дышать между тем действительно становилось тяжеловато. Я вдруг сообразил, что устал как-то, запыхался… прилечь бы… Глянешь сверху в пролом – а там всё такое маленькое, маленькое… в животе всё переворачивается… вдруг – раз! – и в глазах темнеет.

Хорошо, что Доминик меня дёрнул назад, а то я, наверное, улетел бы вниз и потом костей не собрал бы.

– Ух, – говорю. – Тошнит-то как…

А Доминик:

– Посиди минуту. Это от высоты, к ней привыкнуть надо. Останови людей, дай им передохнуть, а то кто-нибудь сорвётся в пропасть от головокружения.

Я обернулся к волкодавам – а у половины физиономии зелёные, и дышат они, как рыбы на берегу. Пришлось сделать остановку, чтобы привыкли, но эти горы мне уже совсем не нравились.

Я уселся на траву подальше от края обрыва и осматривался вокруг. Было очень тихо и хорошо: широкий карниз, на котором мы отдыхали, будто кто специально приспособил для отдыха. Головокружение проходило мало-помалу; солдатня перекидывалась шуточками – я решил, что горная болезнь нас отпустила и можно идти дальше. Хотел встать, опёрся о камень, не глядя, – а под руку попало что-то…

Вроде мягкой свечи на ощупь. Я посмотрел. Картина!

Из камня торчала человеческая рука. Женщины или подростка, я думаю – небольшая. По виду не мёртвая плоть, а бледный воск – сквозь полупрозрачную кожу кости виднелись. Рука вырастала прямо из камня, будто человек утонул в камне, как в воде, и браслет из стекляшек, нанизанных на ниточку, наполовину ушёл в камень, а наполовину виднелся снаружи.

– Доминик, – позвал я. – Гляди, вроде бы тут рука мертвеца…

Доминик наклонился ко мне – тут кто-то из волкодавов завопил басом, и сразу за ним заорал ослик, так, будто его резали. Ослик вскинулся, сбросил поклажу, заскакал, забрыкался – солдаты шарахнулись в стороны, оттаскивая свою скотину. – и сверзился с обрыва. А волкодав орал:

– Змеюка, братья!

Змеюка высунулась прямо из камня – вынырнула. Разинула зев – зубы вроде стилетов и красный раздвоенный язык – и зашипела; длинная, гадина, ужасно, но хуже, что толстенная. В такую пасть легко вошла бы крупная кошка. Волкодавов, оказавшихся вокруг, эта дрянь на миг просто в ступор вогнала.

Гадина была мутно-синяя, скользкая и полупрозрачная, вроде бы не совсем настоящая. У меня мелькнуло в голове, что она – неуязвимый демон вроде мертвяков, но дракон спикировал, как орёл на ужа, схватил её когтями и оторвал голову. Крикнул что-то – и Доминик перевёл:

– Он говорит: это нечисть, живая нечисть! Она уязвима и смертна – убивайте!

Я успел подумать, что кричать поздно, – змея-то уже издохла, – но тут из скальной гряды полезли твари, целыми клубками, как в наших оврагах по весне! Я рубанул ближайшую саблей, – лезвие врезалось, как в брусок воска, а срез вышел без кровинки, ровный-ровный – голова отлетела и сплющилась.

Мне показалось, что это очень легко – и вправду было гораздо легче, чем давеча с мертвецами. Я обрадовался и ринулся вперёд, рубя змей, как лопухи палкой в детстве – но успел краем глаза увидеть, что две гадины тащат обмякшего солдата в скалу: уже вошла голова и часть плеча. Ослики в ужасе кинулись врассыпную, поскакали по камням козами, раскидывая наш скарб. Волкодавы, быстро сообразив, в чём дело, кромсали змей в паштет – но тварей было чересчур много. Укус, кажется, не убивал человека сразу, но лишал сил, – и гадюки норовили утащить раненого к себе под землю; две-три впивались в руки и в бока, тянули со страшной силой. Я видел, как дракон ухватил одного волкодава когтями, так крепко, что когти пропороли куртку и кровь брызнула – но вырвал из змеиных пастей.

Дохлые змеи расплывались, как воск на горячей плите, парили – и жирные испарения оседали на лице толстым слоем тухлого сала. Мерзкие головы расплющивались под сапогами мягче, чем свечные огарки, без хруста – но я слышал, как вскрикивают и матерятся волкодавы, когда тварям удаётся пустить в ход клыки. Я пришёл в ярость и тоже принялся топтать тварей, надеясь, что крепкие сапоги из воловьей кожи их поганым зубам не взять.

Общими усилиями мы расправились с гадюками довольно быстро. Скала, из которой они лезли, сочилась отвратительным жиром, но дракон нацарапал на сальной поверхности камня какой-то сложный крючок – и жир начал мало-помалу впитываться внутрь.

– Доминик! – окликнул я. – А что это за знак?

Доминик подошёл, зажимая носовым платком плечо. Платок уже промок от крови.

– Это знак драконов, – сказал он ровно, как ни в чём не бывало. – Знак для нечисти, что сюда им хода нет под страхом смерти от солдат принца Ветра. Этот знак вкупе с наказанием, которое мы им учинили,