— Позвольте, значит, кровь вы всё-таки видели? — насторожился полковник.

Я не знал, как точнее объяснить:

— Это мало… Вначале они его так били, когда диктат писали, — я показал локтём и ладонью, — мало кровь из носа была… А потом — больше, бабло, бабло, сюка… я был против, они меня в ванную затаскали… Я слушал шум, стук, громот… Удары, — я постучал по столу (полковник не перебивал). — А потом стекло звенелось… крик… И всё… Как из ванны вышел — никто был… А он уже там лежал, вниз…

— Ну, предположим. А вы? Вызвали «скорую помощь», милицию? Врачей? Сообщили портье о преступлении? Что вы сделали?

— Нет… скорая… я сам скорей… Люди же видят на улице? Вызовут? Куда я ещё? Я сам скоро уходил сразу…

Он что-то записал на листке:

— Вот и ещё одна статья — неоказание помощи. Может быть, он был ещё жив?

— А он не жив?

Полковник зловеще ответил:

— Нет, не жив. Позвоночником на решётку напоролся… Это помимо рта и прочих художеств… Значит, вы были в ванной, ничего не видели? — Пальцы полковника замерли. — Кто его выкинул, кто резал?

— Не видел… Пока я там был, никто не резал и не кинул. Только радикал ножом играл, пеперуди…

— Что, кличка?

— Нет, это «бабочка». Нож такой…

Он искоса бросил взгляд, нашёл ручку:

— Имена, данные этих подонков, ваших друзей!

Я стал заслоняться рукой от этих слов:

— Каких?.. Таких друзей — под музей!.. Так, партия…

— Где познакомились?

— В Петерсбурге.

— Кто познакомил?

— Никого. В кафе сидел, они — рядом.

Я решил Виталика не втаптывать в это дело не только потому, что нечестно, но и потому, что Виталик еще может понадобиться помочь убежать. Надежда умирает предпоследней, последним умирает человек.

— Да, я в кафе ел кофе с пончиком, слышал новые лексемы. И вот — про глаголы говорят. А русские глаголы — это загадочное… пирамида… Ну, так… Начались тары-бары-разбазары, протёрки… Так.

— Кстати, откуда в вашем номере целый рюкзак листовок фашистского содержания? Вы их из Германии привезли?

— Какое!.. Это их… Они принесли… При заборе возьмем… Потом.

— Имена, фамилии, приметы фашистов! Где они живут, конечно, не знаете?

— Знаю, в Петерсбурге. Один — Исидор. Пещёристый, кажется. Или Пещанистый… Или Пещеровый, да…

Полковник недовольно поднял глаза на уровень моего лба:

— Это что, клички?.. Учтите, пока мы их не поймаем, вы будете сидеть! Да-да, будете сидеть в тюрьме, пока мы эту сволочь ловить будем, — вы же свидетель, а может, и соучастник. Так что давайте поконкретнее — где, кто, что? В ваших же интересах!

О, этого не хватает! Пока их поймают! Пока их не поймают! Может, через год их не поймают? Ловить будем, процесс! Но что я знаю о них?

— Один, кажется, в университете петерсбургском, на экономии… Он — главный, Исидор. Его помощник — Флор Манякин… или Банякин, не помню… Такой, люмпеновый… Он — народное крыло, люмпенович… Вот, всё. Ещё радикал… Весь чёрный… имя и лицо не знаю…

— А чем они заняты?

— А этим… Акции, листовки…

— Какие акции? Взрывать хотят что-нибудь? — Полковник волнообразно повёл руками.

— Не знаю. Говорили, на рынке… Карачуркесия… Колпакария… Потом еще что-то… 17-й год, террорщина… Вы не слышали?

Но полковник не хотел вступать со мной в беседы и спрашивал дальше: сколько раз и где я встречался с этими фашистами, что им было конкретно нужно. Я стал перечислять:

— Ну, взносы… 100 долларов… Потом — хочешь гауляйтер в Германии… Не буду! Ну, бюро открыть… Как пуристы в Англии… А я чтобы там — в бюре гауляйтер… За три тысячи долларов…

Полковник усмехнулся:

— За десять тысяч они бы вас китайским императором сделали… Да, Фредя, крепко вы влипли… — заключил он, встал и прошёлся до тайной двери и обратно.

— Как? — не понял я и признался: — Я волноваюсь, плохо понимаю…

— Может, переводчика вызвать?

— Для чего?

— Для допроса.

— А это что эдакое? Сейчас не допрос?

Полковник переложил на столе какие-то предметы:

— Нет, это разминка… Неофициальная беседа…

Это был какой-то знак. Раз неофициальная, то можно спросить, тоже неофициально:

— А что дело? Что меня обвиняют? Явка с неповинной?

Полковник раздражённо сказал:

— А вы сами не знаете?

Я искренне признался:

— Нет. Я же с узбеком не сделал?..

Полковник вытащил из папки бумагу и сказал:

— Узбек — это только часть вашего дела… Вы, господин Боммель, обвиняетесь по шести… нет, даже уже по восьми статьям Уголовного кодекса Российской Федерации, и не имеет значения, что вы — гражданин Германии, ибо все преступления были совершены на территории Российской Федерации в момент нахождения данного лица пределах правового поля Российской Фе-дерациии отвечать он должен по всей строгости законов Российской Федерации…

Я от взволнованной неожиданности привстал со стула:

— Чего? Не понял? Как это? — но он рукой указал мне не дёргаться:

— Сели. Сейчас объясню. И предупреждаю — все статьи тяжёлые и неприятные… Что-нибудь, может, и отпадет в процесс следствия, но основные останутся до суда…

В процессе? До суда? Что это? Какие? Узбек… Следствите… А ещё?…

Полковник втащил на стол плотный коричневый конверт (на котором была приклеена полоска бумаги с номером), взял оттуда бумагу, начал медленно читать:

— Итак. Экстремизм — раз. Связь с радикальными группировками — два. Распространение листовок фашистского содержания — три. Организация убийства из националистических побуждений и с целью наживы — четыре. Нанесение тяжких телесных, со смертельным исходом — пять… Хранение наркотиков — шесть… Подделка и распространение фальшивых денежных знаков — семь. Ну и торговля алмазами — восемь… — Он достал из конверта серьгу проклятого коня из бюро и кинул её на стол. — До 15 лет тянет по совокупности…

Я был раздавлен. В голове мелькнуло, что приставка «до» всегда означает действие до чего-то. До 15 — это и 14, и 13… О, хосссподи! Только сумел выдавить:

— А наркотики… Откуда?

— От верблюда! Пакетик с анашой был найден в вашем номере при обыске… Вот, протокол обыска, всё честь честью… — Он потряс еще одной бумагой, вытащил из конверта целлофановый пакетик и понюхал. — Анаша ты, анаша, до чего ж ты хороша!..

— Это не моё. Чужое…

— Чьё, если не секрет?