Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако отъезд Сендзина подействовал на Шизей отрезвляюще. Она вдруг поняла, до какой степени становится похожей на Аха-сан, запаянную в герметично закупоренный сосуд дома и поедающую самое себя. Это расстраивало ее. Торжество духовного над материальным облегчалось в ее случае сознанием того, как она слаба. Конечно, у нее была Кшира, открывающая перед ней целый мир. Но Кшира не могла дать Шизей грубой силы, из-за недостатка которой ей суждено всегда быть в зависимости от других людей. Она понимала, что ей необходимо найти способ жизни, при котором эта зависимость будет сведена к минимуму.
Глухой ночью она прижимала к груди подушку и думала о Сендзине, ее брате-близнеце, о том, как зависима она от него, и о том, что она ничего не имела бы против того, чтобы и всегда быть зависимой от него. Одинокая слезинка трепетала на ее реснице.
* * *
Если бы не детальные описания Речника, Сендзин никогда бы в жизни не нашел монастыря Дзудзи. Единственное место с таким названием был городок, расположенный в сорока пяти милях к югу от Ханчжоу. Но тот город, известный своими шелковыми мануфактурами и зеленым, чаем, лежал в озерном юго-восточном Китае, в то время как Сендзин был уверен, что Дзудзи, который он искал, должен быть где-то на северо-западе.
В конце концов он нашел тандзянский монастырь Дзудзи на севере провинции Юньнань — в горах, в пятидесяти милях от Аньяня, колыбели китайской цивилизации.
Даже бурые горные скалы казались сгорбленными и дряхлыми. Дзудзи, вгрызшийся в самое сердце скалы, весь так и щетинился островерхими крышами храмов. Как кристаллики соли, они блестели по всему горному склону.
Но не только рассказы и описания Речника направляли Сендзина, но и Кшира, благодаря которой Дзудзи виделся его взору сквозь пространство и время. И по мере того, как он приближался к святому месту, все меньше ему попадалось на глаза цитатников Великого Мао, идиотских коммунистических лозунгов и плакатов. Все реже мозолили глаза синие партийные кителя.
Дзудзи казался замурованным не только в горах, но и во времени. Обнищавший, забитый и печальный коммунистический Китай понятия не имел, что в самом сердце его сохранился Дзудзи, веками живший в изоляции от остального человечества, обеспечивающий себя всем необходимым и никогда не зависящий ни от кого. Девятнадцатое и двадцатое столетия не тронули его своими измазанными мазутом лапами.
Появление Сендзина не прошло здесь незамеченным. Тандзянские старейшины сразу уловили его ауру, стоило ему только приблизиться к грубым каменным ступеням храма. Его приветствовали на языке, который Сендзин знал от Аха-сан, как блудного сына, наконец-таки вернувшегося домой, и именно так он себя и чувствовал. На следующее же утро началось его формальное образование.
Наставником, который должен был направлять обучение Сендзина искусству Тао-Тао, был сэнсэй по имени Мубао. Это был высокий, худой человек, лицо которого выдавало в нем выходца из северных, степных районов Китая. Своими быстрыми движениями и взглядом раскосых глаз он напоминал Сендзину ястреба.
Сендзина привели к нему в келью — крохотную комнатку с каменными стенами и закопченным потолком. В грубо сложенном камине горел огонь, поскольку в это время года на Тянь-Шане холодно. Через крохотное оконце можно было видеть плывущие в небе облака, уже слегка порозовевшие от восходящего солнца.
Мубао не сказал ни слова и даже не поднял глаз. Он сидел за сколоченным из бамбука столом, изучая свои бумаги, будто в комнате никого не было.
Через, некоторое время Сендзин зашевелился. И прежде чем он успел сообразить, что происходит, сэнсэй был уже рядом. Первым импульсом Сендзина было прибегнуть к своему дару, и он послал вперед себя темную, блестящую ауру, чтобы остановить сэнсэя, но, к величайшему своему удавлению, почувствовал себя окруженным непроницаемой стеной, непоколебимой, как вечность или смерть. Схватив Сендзина мощной рукой за воротник, Мубао протащил его через комнату и сунул головой в камин.
Пламя плясало у самого лица Сендзина, жар и дым грозили задушить его. Он почувствовал запах паленого: то горели его брови и ресницы.
Наконец Мубао вытащил юношу из камина, но не ослабил мертвой хватки.
— Ты пришел сюда невежественным и высокомерным, — сказал он низким, раскатистым голосом, — готовым разбрасываться своим божественным даром направо и налево. Ты эгоистичный, тщеславный и самоуверенный болван. Ты представляешь опасность не только для себя, но и для всех нас. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
В первый момент, когда Мубао его освободил, Сендзин был готов закусить удила. Гнев бушевал в нем, как кипящее молоко на жарком огне. Первым его побуждением было сдавить этого мерзавца стальными обручами своей ауры, используя прием, которому его научил Речник специально для случаев, когда грозит унижение.
Но затем инстинкт самосохранения, продравшийся к нему, как зверь сквозь джунгли, возобладал. Что-то ему подсказывало, что попытайся он сейчас пустить свою ауру в ход таким образом, она будет остановлена как будто каменной стеной, а потом причинит урон ему же, отскочив от нее.
И все переменилось. Агрессивность Сендзина куда-то испарилась. Он опустил глаза:
— Мне нечего сказать в свое оправдание. — Но не раскаяние было у него в душе, а алчность. «Вот бы мне обладать такой силой, как Мубао», — промелькнула мысль. И он поклялся перед самим собой, что овладеет этим мастерством, что бы это ему ни стоило.
— Так-то лучше, — произнес Мубао. — И вот тебе мой приговор. Ты обреешь себе голову, причем публично, чтобы все знали, как недостойно ты себя повел; Ты будешь жить и заниматься на кухне, помогая всем подмастерьям, выполняя их приказания безоговорочно. Ты будешь выполнять любое задание, возложенное на тебя, как бы трудно оно ни было, — как на кухне, так и вне неё.
— А как же обучение меня основам Тао-Тао? — спросил Сендзин.
— Оно уже началось, — ответил Мубао.
* * *
Я не сдамся и вытерплю все унижения, думал Сендзин:
А терпеть приходилось многое. Подмастерья ненавидели его — тем более, что он был японцем. Они высмеивали его, эти тупые мальчишки с тусклой аурой и дебильным складом ума. Сендзин презирал их, но тем не менее должен был выполнять все их бесконечные требования. Они заставляли его выносить за пределы монастыря гниющие отбросы, вносить навоз в почву прямо руками в обширных монастырских садах и огородах. Однажды заставкой рыть новое отхожее место и, когда он был внизу, сделали вид, что не заметили его, — и помочились ему прямо наголову. Другой раз подложили ему колючек в кровать. Постоянно в его супе плавали мухи и тараканы. Он ел, демонстративно чмокая губами, будто ест деликатес.
Цель этих унижений состояла в том, чтобы сделать Сендзина лучшим человеком, чем он был. Однако наказания этой цели не достигали. Мубао намеревался заставить его смотреть в зеркало и видеть там свое неприглядное отражение. Сендзин ничего не видел там, словно был мифическим вампиром, у которого не бывает отражения в зеркале.