«Честь» стоила пять тысяч фунтов стерлингов, положенных Дашковой в Опекунский совет. После чего Марта осталась, пренебрегая «самосохранением». «Что касается денег, то я смогу выслать 5 тыс. фунтов, как только обменный курс возрастет до нужной суммы, — писала она в феврале 1807 года. — Что бы ни случилось, я не умру раньше, чем… завещаю разделить мое состояние… поровну между моими братьями и сестрами»{937}.

Что касается Анастасии, то она легко попалась. Когда-то фавориты Екатерины II, хорошо зная характер Дашковой, старались вывести ее из терпения, чтобы та наговорила государыне гадостей и вызвала гнев. Неужели сходная тактика была использована против скандальной и вспыльчивой Щербининой?

«Если у нее нет детей…» Павел умер. Оскорбившая мать Анастасия не могла рассчитывать на наследство. Княгиня была в гневе. Грозилась запереть дочь в исправительный дом. Но по новому указу Александра I родители лишались такой власти. «Ты по развратному своему поведению никакого доверия не заслуживаешь, — писала дочери Дашкова. — …Я тебе прощала семь раз, что только ангел милосердия едва простить мог»{938}. 21 января княгиня составила новое завещание, лишавшее Щербинину наследства. Оставался один шаг. Но его Екатерина Романовна не сделала.

Почему? Вчитаемся в письма Марты. 24 июля 1806 года она ликовала по поводу послания императрице-матери: «Письмо написано… Не могу передать, какие чувства я испытала». А менее чем через две недели ее ожидал холодный душ: «Дашкова в молчании выслушивает ту клевету на меня, которую госпожа Щербинина распространяет среди всех, кто посещает дом ее брата»{939}. Мисс Уилмот не знала, как к этому отнестись.

Между тем, слушая кумушек, Екатерина Романовна понимала, что общественное мнение складывается не в пользу ее компаньонки. Комментируя новое завещание, Марта замечала: «Некоторые считают, что княгиня не может лишить наследства свою дочь». А посему: «Все свои земельные владения княгиня оставляет себе в пожизненную ренту, а большую часть своего состояния передает сыну графа Семена Воронцова, бывшего послом в Лондоне»{940}.

Марте пришлось удовольствоваться уже полученным. Причем покровительница не доверила выплату суммы из Опекунского совета родным, а сделала гарантом исполнения своей воли вдовствующую императрицу. Такой шаг показывал, что Екатерина Романовна не верила, что душеприказчики отдадут компаньонке причитающееся. Семья напоминала корабль в бурю.

Мать и дочь готовились судиться по поводу наследства покойного Павла. По закону его вдова получала 1/7 недвижимого и 1/4 движимого имущества. Остальное должно было перейти родным. Для убитого горем человека Дашкова очень быстро начала действовать. Она объявила об опеке над владениями сына, приказала доставить к себе его супругу, несчастную Анну Степановну, которую так долго не желала видеть, и оспорила от ее имени права дочери.

Щербинина тоже не оказалась безоружной. Она взяла к себе побочных детей Павла, заявила, что желает их усыновить и назначить своими наследниками. В таких условиях шанс получить имущество брата и даже добиться для его отпрысков родового имени возрастал.

«Я торжественно повторяю, что сын мой не хотел… усыновить побочных детей, прижитых при жизни… жены его, — писала ей Екатерина Романовна, — а хотел их сделать благонравными мещанами с посредственным состоянием… Ты обещаешь им дать свое имение… ты хочешь их воспитывать, а ты их развращаешь… при первом пароксизме злости ты их выкинешь из окна»{941}.

Очень похоже на Анастасию Михайловну. Но Щербинина не выбросила детей Павла «из окна» и, даже проиграв матери слушание в Сенате, оставила у себя на воспитание, дала свою фамилию и наследство. Установленная ею над гробом Павла Михайловича плита, по верному суждению М.П. Пряшниковой, — один большой упрек Екатерине Романовне: «Удрученная горестью сестра… воздвигла сей памятник брату, другу и тому, которого любив, как нежнейшая мать, гордилась быть ему покорна, как дочь»{942}. В этой эпитафии дети Дашковой замкнуты друг на друга — матери между ними места нет.

Как же удалось спровадить Марту? Она уехала сама. Как верно отметил Сафонов, после смерти Михаила Дашкова ирландская гостья спешно засобиралась в дорогу. Мемуары уже были готовы. В письмах домой изредка проскальзывает информация о том, что княгиня работает над историей своей жизни. Но только дневник сообщает о переводе на английский язык, который Марта делала для сестры, сначала переписывая, а затем сверяя текст с французским оригиналом. Кэтрин в 1806 году было бы куда легче вывезти этот английский — невнятный таможенникам — текст из России.

Все предшествующие действия княгини говорят о желании издать «Записки» в Англии. Но вывезти текст в 1808 году стало необычайно трудно. Россия вела непрерывные войны с Наполеоном, присоединяясь к коалициям и создавая их сама. Англия оказывалась то союзником, то вынужденным врагом. Перед самым отъездом Кэтрин записала: «Вчера было объявлено о мире (Тильзитском. — О. Е.) между императором и Бонапартом… Ночью по всему городу светилась иллюминация… Убогость ее говорит о том, что радость не слишком велика… Россия представляется мне в образе румянощекого мальчика, который, прогуливая школу, не думает о последующей взбучке… Наполеон уже приготовил розги. Все поносят англичан за то, что они были слишком медлительны, невежи (а их здесь 99 из 100), ругают Англию… в целом все медведи злятся на нас»{943}.

Кэтрин уезжала вовремя. А Марта оставалась в разгар антианглийских настроений. Гуляя, мисс Уилмот боялась, что к ней пристанут на улице: «Мне очень не хотелось, чтобы меня признали англичанкой, так что я нахлобучила свою соломенную шляпу на самое лицо… Нелепо и неправдоподобно звучит, но меня заставляют отвечать за действия короля Георга и решения двух его парламентов»{944}. Не позавидуешь.

19 ноября она продолжала тему: «Вчерашняя почта принесла весть о разрыве дружеских отношений между Россией и Англией… Одному Богу известно, каковы будут последствия. Страшно, я чувствую себя загнанной в лабиринт». Отныне не только переписка с домом представляла известную трудность. Нависла угроза, что англичан, как недавно и французов, указом вышлют из страны. При этом могли пострадать накопления мисс Уилмот.

Оставался один выход: уехать, пока не поздно. Но Дашкова и слышать не хотела о разлуке. 19 февраля Марта сообщала: «Вчера у княгини разыгралась ужасная сцена по поводу моего отъезда. Она была почти в истерике… Я обещала княгине остаться… Мое положение ужасно». Однако через восемь дней Марта уже сидела в дорожных санях. «Она случайно нашла пару перчаток, на которых начертано мое имя, и со слезами на глазах просила позволения оставить их себе»{945}.