саботировали, КГБ перекрыл им кислород. Они собирались написать и опубликовать протест. Но, вернувшись в Москву, Виталий решил посоветоваться с Юрием Карякиным, который стал членом Президентского совета.

– Ни в коем случае! Таким наскоком Лубянку не напугаешь, а спугнешь и все испортишь, – обдал Виталия холодным душем Юра. – Продолжайте действовать, как раньше: давите… А я со своей стороны могу подключиться как народный депутат, поднять этот вопрос на съезде. «Он был, конечно, прав, – признал Виталий, – Лубянка, как раковина, приоткрылась, но одно неосторожное движение – и захлопнется вновь, да еще и руку отхватит. Спасибо Карякину! Вовремя меня остановил».

Знаю, что Карякин советовался и с А. С. Черняевым, и с А. Н. Яковлевым. Силы сопротивления внутри Федеральной службы безопасности (бывшего КГБ), самого зловещего ведомства страны, были велики.

Работа у Виталия была адова. Каждый день он приходил на Лубянку и работал по восемь часов в отведенном ему уголке. До рези в глазах переписывал в блокноты документы и протоколы допросов. Потом ему разрешили наговаривать текст на диктофон и, наконец, ксерокопировать некоторые документы и рукописи писателей. Ему помогали два человека: глава Отдела архива генерал Анатолий Краюшкин и прокурор А. Валуйский. Прокурор брал на себя реабилитацию репрессированных писателей, а Краюшкин содействовал розыску дел репрессированных. Шенталинский окрестил их группу «Антитройкой» в противовес тем «тройкам», что в годы террора безжалостно уничтожали писателей.

Надо было спешить. На обложках следственных дел, как сказал в одном своем интервью Шенталинский, «бились и клевались, как хищные птицы, два грифа: «Хранить вечно» и «Совершенно секретно». То, что «Совершенно секретно», – могло быть уничтожено в любой момент, как и происходило нередко до перестройки, – сжигалось… Очень скоро архивы снова закрылись, получить к ним допуск стало неимоверно трудно.

Виталий вряд ли предполагал вначале, что его погружение во «тьму» Лубянки затянется на двадцать лет. У него в руках оказался огромный массив документов и писательских рукописей. Он немедленно начал их публиковать в разных журналах, прежде всего в «Огоньке», где вел рубрику «Хранить вечно», и в «Литературной газете». Так были впервые опубликованы арестованные рукописи и материалы о жизни и творчестве И. Бабеля, М. Булгакова, М. Горького, О. Мандельштама, Н. Бердяева, А. Платонова, М. Цветаевой, М. Шолохова, А. Ахматовой, Б. Пастернака, Н. Клюева и других русских писателей. С помощью Солженицына вышел еще и сборник «За что?» – стихи, проза и документы узников коммунистических концлагерей (составители В. Шенталинский, В. Леонович; 1999).

Но главным итогом многолетней работы стала трилогия литературно-публицистических книг: «Рабы свободы. В литературных архивах КГБ» (1995), «Донос на Сократа» (2001), «Преступление без наказания» (2007). Они переведены на восемь языков, в том числе на французский, английский и испанский, и изданы в десяти странах мира. Английское и американское издание вышло с предисловием Роберта Конквиста.

Многие годы для меня Виталий Шенталинский был прежде всего публицист, писатель о писателях и одержимый, непримиримый борец со сталинизмом, подлостью и доносами. И вдруг уже на склоне своих лет узнала его как поэта. И может быть, этого не случилось бы, если бы не наши Яснополянские встречи.

А 17 сентября 2018 года в Доме-музее Марины Цветаевой мы, его друзья, собрались, почтить память этого чистого, светлого человека, поэта и писателя, так много сделавшего для стольких замученных наших талантов, неутомимо борца за справедливость, за гуманизм, за честь страны. Вот несколько строк из моего электронного письма Тане, его самого верного друга, его музы, хозяйки дома и матери и бабушки удивительно талантливого племени «шенталят».

Дорогая Таня!

После удивительно теплого и талантливого вечера памяти Виталия Шенталинского захотелось написать тебе.

Наше с тобой сближение в два последних месяца, вызванное драматическими обстоятельствами внезапного, чудовищно несправедливого ухода из жизни Виталия в полном расцвете его творческих сил, в действительности, вовсе не «странное сближение», а в определенном смысле закономерный итог всей нашей жизни – Виталия Шенталинского и Юрия Карякина, твоей и моей.

О них обоих сказала бы «их мало, избранных». Да избранных, отмеченных талантом, настоящей совестливостью, любовью к людям, стремлением всегда отдавать, а не брать. Хотя были они во многом почти противоположностью. Смею думать, что Карякина я немного знала со всеми его грехами и добродетелями. Шенталинского знала издали, по делам и меньше по книгам. А вот теперь, читая запоем всю его трилогию, его стихи, его короткие мысли-афоризмы – узнаю, узнаю и поражаюсь самой себе. Как можно было быть рядом с таким лучезарным талантом, по крайней мере в дни наших яснополянских посиделок, и… не набираться от него, живого, искрометного, открытого, порой наивно доверчивого – не набираться всего, что он отдавал нам, каждому.

Помню, Юра как-то грустно пошутил: «Ну вот, настало время. Пишу одни некрологи». Действительно, многих гениальных друзей хоронили мы с ним или вспоминали. Но я не помню ни одной встречи, подобной той, что была позавчера. Удивительная теплота и доброжелательство обволакивали всех присутствующих. Ни одного пафосного слова, ни полслова ложного. И собравшиеся, а среди них особый народ – магаданцы, – как будто своим видом, всем своим существом говорили: «А мы просо сеяли, сеяли». Им в ответ от НИХ, не знаю от кого: «А мы просо вытопчем, вытопчем». А они свое: «А мы просо сеяли и будем сеять».

Почему назвала я этот вечер талантливым. Потому что – не сочти за преувеличение – по-моему, на этом древе Шенталинских уселись мал-мала-меньше, и талантливы все. Этот стройный юноша, твой внук, так точно взявший тон и начавший вести свой голос из публики и потом уже на импровизированной сцене. Две девчушки, наивные и обаятельные, поют, как дышат. Рядом мама, немножко их наседка, когда выводит своих уже повзрослевших цыплят. А вот она сама, в центре великолепного хора, в лучших традициях старины поют божественно красивые хоралы (не знаю точного слова) и одновременно лихие частушки.

И думается мне, не ушел Виталий от нас. Не только потому, что вот он на экране говорит нам, вот он в книгах. Но главное – вот он – в верной, деятельной, всю жизнь понимавшей его и помогавшей ему жене и друге. Я верю вашему сыну Сергею – за все десятилетия, что были вы вместе – не было серьезных размолвок, потому и дети выросли в любви, в каждодневном желании послушать отца, мать, которая наделила их музыкальным талантом и толкнула в эту сторону уже профессионально. И конечно, Шенталинский здесь – в детях и внуках. Все состоялись как творческие личности.

* * *

Россия снова