поближе к теплой печке, начинала рассказ: «Вот давайте представим себе, что мы с вами в театре, сейчас поднимется занавес, и мы увидим…» Она вспоминала разные спектакли, концерты… Как хороша она была в эти минуты!

Она вообще старалась следить за собой. О зеркале в лагере и речи быть не могло. Но Лина взбивала волосы перед оконным стеклом и, когда предстоял «праздничный» концерт, причесывалась особенно тщательно. Но голос у нее почти пропал, и после каждого концерта она впадала в тоску. У нее были мучительные перепады настроения, порой наступало полное отчаяние. Не могла поверить в реальность того, что с ней происходило, она вообще не могла понять и принять окружающее…

Мы нередко работали вместе: чистили дорожки, похожие на траншеи, так как эти дорожки надо было прорывать в толще снега высотою иногда в два-три метра. Широкие деревянные лопаты были очень тяжелые, а со снегом и вовсе неподъемные для нас… Носили воду. Ведра были сделаны из бочек. Пустое ведро мы могли поднять только вдвоем, а полное воды носили вчетвером. Иногда чистили картошку к обеду. В основном пищу составляла овсянка, три раза в день – то погуще, то пожиже. Картошка бывала редко. Она была совершенно замороженная. Держишь в руках кусочек льда! Ножей не давали! Чистили картошку узкой полоской из консервной банки, с одной стороны наточенной, а с другой – обвязанной тряпкой. От чистки картошки у меня пальцы стали сосем кривые и не распрямляются до сих пор…

Но это – вполне диетическое питание! – вылечило у всех заключенных желудочные болезни…

Часто мы с Линой Ивановной и целой бригадой в пять-шесть человек возили из кухни бочку с помоями. Это была очень трудная работа – надо было везти полную бочку аккуратно, не проливая, а дорога неровная, а бочка тяжелая…

Смерть Сталина вызвала в лагере полный переполох. Начальство растерялось. Женщины – члены партии большевиков – рыдали, рвали на себе волосы, были в панике.

Мы с Линой Ивановной были спокойны и уверены в изменении судьбы. Вскоре, по амнистии, те заключенные, у которых срок был ПЯТЬ лет, были освобождены, таких у нас в лагере было всего двое: одна – портниха, другая – переводчица, они уже были очень пожилыми и больными…

Нам разрешили снять номера со спины и писать домой не два раза в год, а чаще. Разрешили свидания! Мы были полны надежд, но лагерное существование продолжалось. Звучало радио из черных тарелок.

Однажды – был один из немногих почти теплых дней начала августа – мы с Линой Ивановной в бригаде из пяти-шести человек, как обычно, везли из кухни бочку с помоями. Вдруг к нам подходит одна заключенная и говорит: «Сейчас я слышала, по радио объявили, что в Аргентине состоялся концерт памяти композитора Сергея Прокофьева».

Лина Ивановна горько заплакала, и мы отпустили ее в барак. Когда кончили работу и я вернулась в барак, увидала, что Лина все еще судорожно рыдала. Я напоила ее горячим чаем, пыталась успокоить…

Мы только потом узнали, что Прокофьев умер в один день со Сталиным, 5 марта 1953 года. Ни в газетах, ни по радио не было ни слова о смерти Сергея Прокофьева. Лина Ивановна горестно сокрушалась, что сыновья ей об этом не написали. Но кто знает правду, может, и письма не дошли.

После смерти Сталина моя мама стала энергично хлопотать за меня, и меня освободили весной 1954 года с полной реабилитацией. Лина Ивановна вернулась в Москву только в 1956 году, после ХХ съезда КПСС, когда был разоблачен культ Сталина. Я тяжело болела после лагеря, виделись мы редко, а вскоре она уехала из России.

Россия над пропастью

В сентябре 1993 года нас пригласили на открытие памятника Ф. М. Достоевскому в село Даровое, где писатель провел детские годы. Отец его Михаил Андреевич Достоевский приобрел в 1831 году усадьбу, куда семья выезжала на лето. Там в 1839 году при невыясненных обстоятельствах он и скончался. Ходили слухи, что его убили крепостные крестьяне за жестокость и пьяные издевательства.

За нами прислали машину, я не поняла кто. Дорога до Зарайска неблизкая, часа три на машине и еще десять-двенадцать километров до самой усадьбы. С нами поехал гостивший у нас итальянский славист, профессор Витторио Страда. Шофер оказался странным, явно непрофессиональным и глухо молчаливым. В дороге у него что-то случилось с мотором. Сам он разобраться не мог. Помог проезжавший частник. Потом выяснилось, что он – полковник КГБ, то ли уволенный, то ли сбежавший из органов, ведь в начале девяностых там все рушилось.

День (это было 25 сентября) выдался солнечный, хотя и прохладный. Добрались. За въездной аллеей на опушке липовой рощи посреди небольшой травянистой поляны на скромном постаменте увидели интересный памятник, выполненный, как мы потом узнали, Юрием Филлиповичем Ивановым.

Достоевский, слегка сгорбившись, сидел в раздумье и очень напоминал известный портрет Перова – узнаваемый и притягательный. На постаменте начертаны слова «Пророку – Отечество». Как выяснилось, воздвигнут памятник был на частные пожертвования.

На поляне сколочена небольшая деревянная трибуна, на которой разыгралась баталия среди выступавших. Первым говорил Юрий Бондарев. Начал витиевато, невнятно, но, вынырнув наконец из пучины своего красноречия, обрушил гнев на «казенных либералов, которым присуща кровавая трусость». Было ясно, что это – прямая реакция на указ президента (подписан был 21 сентября) о роспуске Верховного Совета Хасбулатова, выступившего против реформ и президента.

Затем Станислав Куняев уже без обиняков заявил: «В то самое время, когда мы открываем памятник, бесы в столице правят бал». Отвечали им Карякин и итальянец Страда. Они говорили о другой «бесовщине»: нам навязывают возврат в СССР, в красно-коричневый коммунистический режим.

Так и стало открытие этого памятника подтверждением того, что страсти, раздирающие Отечество, не улеглись. Разъезжались открывавшие памятник бронзовому «Пророку» в непримиримой вражде. Похоже было, мы опять приближаемся к бездне.

Не прошло и двух недель, в Москве случилось страшное. Мы снова оказались на грани если не гражданской войны, то непримиримого гражданского противостояния.

Теперь о событиях 3–4 октября 1993 года, кажется, известно всё, было бы желание прочитать и осмыслить огромный пласт информации в интернете. Но тогда, днем 3 октября, мы в своем Переделкино ничего не знали.

Идем с Алесем Адамовичем уже ближе к вечеру навестить Булата. Он заболел, высокая температура, только бы не воспаление легких! Встречаем Иру Ришину из «Литературной газеты», она только что и Москвы, рассказывает, что творится.