Да, время всё расставило по своим местам, гений Врубеля и вкус Тенишевой оценили потомки, мы с вами… Но редкий художник утешается при жизни мыслью о загробной славе. Мария Клавдиевна разочаровалась в кружке Бенуа, остыла к Дягилеву, да и они теперь относились к ней прохладно. Когда княгиня (вновь при участии мужа, разумеется) поддерживала деньгами первые выпуски журнала «Мир искусства», ей казалось, что она имеет право хотя бы на минимальное участие в делах издания – может, по крайней мере, высказать своё мнение! Ведь она была не только меценатом, но и действительно знающим, разбирающимся в искусстве человеком, почти состоявшимся художником. Увы, мнение княгини никого не интересовало, «мирискусников» занимало лишь финансовое состояние Тенишевых. В конце концов Мария Клавдиевна отказалась от сотрудничества с журналом, чем окончательно расстроила отношения с Александром Бенуа, – и он отплатил ей за это в своих мемуарах.

К счастью, не со всеми художниками у Тенишевой складывались сложные отношения. Были и приятные исключения. Находились даже портреты княгини, которые пришлись ей по нраву! Правда, отношения с живописцами потом всё равно в большинстве случаев портились.

Вот, например, история с портретом Тенишевой кисти Валентина Серова (1898, Смоленский государственный музей-заповедник). Слово княгине:

«…Серов понял мой характер, придал мне непринуждённую позу, очень мне свойственную, и казалось, удача будет полная. Однажды во время сеанса влетел Дягилев и с места в карьер напал на Серова, стал смеяться, что тот пишет даму в декольте при дневном освещении. Это было до того неожиданно и с первого взгляда так смело, что Серов смутился и, поддавшись его влиянию, тут же зажёг электрическую лампу с жёлтым абажуром. Эта перемена освещения дала мне жёлтый рефлекс на лице и совершенно убила удачный колорит портрета. Но, несмотря на желтизну лица, мне всё-таки очень нравился этот портрет, и, когда он был готов (в 1898 году), я повесила его в кабинете мужа в его отсутствие. Вернувшись и увидав его, муж пришёл в такое негодование, что приказал вынести его вон и сделал мне снова самую тяжёлую сцену, говоря, что предпочитает видеть на своих стенах олеографии, нежели такие карикатуры. Когда Серов, увидав князя и не дождавшись от него ни одного любезного слова, сам вызвал его на разговор о портрете, князь очень сухо ответил ему: “Позвольте мне не высказываться. Когда человек молчит, это значит, что он не хочет сказать чего-нибудь неприятного”. С тех пор Серов сделался моим отъявленным врагом, несмотря на то что я лично всегда ценила его талант и приветливо встречала его. Он никогда не мог простить мужу его слов и совсем не по-рыцарски вымещал их [свои обиды] на мне…»

Наше Талашкино

Помногу общаясь с художниками, Мария Клавдиевна в ту пору не могла всерьёз назвать себя их коллегой, да и не пыталась встать вровень с Репиным или Серовым. В талашкинский период княгиня поддерживала живописцев (как, впрочем, и скульпторов) морально и финансово, позировала им для портретов (а Трубецкому – для скульптуры, в которой, впрочем, тоже разочаровалась). Она помогала найти заказы, вдохновляла на трудовые подвиги, предоставляла художникам стол и кров на протяжении долгих месяцев, развлекала их по мере сил как в деревне, так и в Петербурге – в числе прочего музыкальными вечерами, в которых участвовали Скрябин и Чайковский, высоко оценивший пение княгини (исполняла она его романсы) и позировавший ей для карандашного портрета. Свою ценнейшую коллекцию акварелей Тенишева передала в дар Музею Александра III (теперь это Русский музей в Санкт-Петербурге) – отчасти потому, что хранить её теперь было негде. Коллекция стала занимать слишком много места, а держать акварели на свету было нельзя. Да и князь Вячеслав Николаевич начал ворчать по поводу чрезмерных затрат…

А ведь Тенишева интересовалась тогда в большей степени не музыкой и даже не живописью, но историей русской старины и благоустройством крестьянской жизни в Талашкине. Киту перевела сюда из Хотылева своё обожаемое детище – конный завод, ну а Тенишева загорелась новой идеей: открыть сельскохозяйственную школу на хуторе Флёново, соседствовавшем с Талашкином и также приобретённом князем в собственность. Вскоре закипела жизнь, появилось здание школы с библиотекой, сад, пасека и огород. Для учеников выписывались специализированные журналы и книги, которые, к огорчению Марии Клавдиевны, никто не открывал, но в целом от учащихся не было отбоя, а местный балалаечный оркестр под управлением Лидина с успехом «гастролировал» в Смоленске.

Князь не был в восторге от педагогической деятельности Марии Клавдиевны. У него имелся собственный проект сходного профиля – знаменитое Тенишевское училище, основанное в Петербурге в 1898 году, и он предпочитал вкладывать деньги в его развитие. Княгиня возмущалась: зачем заботиться о чадах богатых петербуржцев, у которых и без того всё есть? Разве не лучше отдать все силы и средства в пользу бедных крестьянских детей, отсталых и убогих не по собственной воле?..

Тенишева всегда очень высоко ценила старинное русское искусство и сожалела о том, что теперь оно совершенно забыто. Для того чтобы возродить русский стиль, она пригласила в Талашкино художника Сергея Малютина, и он по её просьбе стал обучать крестьянских мальчиков столярному делу. Девочки в школе осваивали искусство вышивания, изучая старинные образцы, которые ещё можно было сыскать в губернии. Повсюду Тенишева разыскивала теперь мастеров и мастериц, помнящих чудесные давние промыслы и готовых исполнять резную мебель, керамику, одежду, головные уборы, игрушки в старорусском стиле. А новую коллекцию Марии Клавдиевны составили уникальные вещи, которые собирали по её просьбе по всей России. Это были и резные наличники, и шкатулки, и керамика, и крестьянская одежда, и украшения, и бесценные иконы, и первопечатные книги, и металлические подсвечники, и замкй, и другие предметы быта – от ложек до сундуков. Всё это через некоторое время будет передано музею «Русская старина», основанному Тенишевой в Смоленске. Полный перечень экспонатов, как считается, включал в себя около 8000 предметов.

Муж, разумеется, был вновь недоволен, и княгиня начала прятать от него новые приобретения в шкафах и чуланах. Поначалу и само собрание ценностей называлось в Талашкине «Скрыней» – тем, что скрывают от чужих глаз… Тенишев, при всей широте своей натуры, был всё-таки ретроград и прогрессивных взглядов жены никак не разделял. «Он, как и многие, был слеп и не понимал народа», – сокрушалась Мария Клавдиевна, считавшая, что в крестьянах нужно «разыскать эту душу, отмыть то, что приросло от недостатка культуры, и на этой заглохшей, но хорошей почве можно взрастить какое угодно семя…»

Тенишева заботилась о своих учениках, словно