Уже в самолете Рюмон пересказал Тикако содержание своего разговора с Кайба Рэндзо с начала и до конца.

Выяснилось, что девушка каждый вечер по телефону докладывала ему о ходе работы Рюмона. Но после того как в Пилетской пещере Тикако рассказала Рюмону всю правду о своих отношениях с Кайба, она полностью прервала с ним связь. Потому-то он вчера и позвонил ей сам в «Мемфис».

Пока Тикако принимала душ, Рюмон позвонил по междугородной в больницу Кэйдзюндо, находящуюся в Токио, в районе Синдзюку. Назвав свое имя подошедшей к телефону медсестре, он попросил позвать Хамано – заведующего иностранным отделом «Дзэндо».

Вскоре в трубке зазвучал мужской голос:

– Алло? Это ты, Дзиро?

Названный по имени, Рюмон на секунду онемел. Но сразу понял, что голос этот принадлежал его отцу.

– Папа? Я и не думал, что застану тебя здесь.

– Я от секретарши узнал. Ты где сейчас?

– В Лондоне. Скажи, в каком она состоянии?

– Ничего хорошего. Она ни разу не пришла в себя за эти восемнадцать часов после инфаркта. Врачи говорят, что надежды уже нет.

– Я звонил ей на прошлой неделе, и голос у нее был совсем как всегда.

– Инфаркт – штука непредсказуемая. Ладно, лучше скажи, каким ветром тебя в Лондон занесло? Ты же в Испанию ехал, разве нет?

Рюмон вкратце объяснил, как поиски Гильермо привели его в Англию.

– Слушай, в вещах матери, которые ты мне дал на сохранение перед моим отъездом, был один кулон, помнишь? Из трех соединенных треугольников?

На том конце провода воцарилось молчание: отец, видимо, вспоминал.

– А, ну да. Такой же, какой был у Гильермо, или что-то в этом роде, да?

– Да, да. Я думаю, мать получила его по наследству от деда и бабки. Деда ведь Нисимура Ёскэ звали, точно?

– Точно. Как бабушку звали, я что-то не вспомню.

– Я спросил у председателя Кайба, так она сказала – Сидзуко. Они помогли ей чем-то в Париже, когда она там в молодости училась. Она утверждает, что дед и бабка воевали во время испанской гражданской войны, представляешь?

– Родители Кадзуми? Да ты что? – спросил Сабуро удивленно.

– Председатель говорила, что их звали тогда Рикардо и Мария. Да только я вчера показывал фотографию, где они снялись всей семьей, одному старику, который знал их во время войны, так вот он утверждает, что на фотографии вовсе не Рикардо с Марией. Вот я и подумал, нужно показать эту фотографию председателю – она сразу скажет, те ли это Рикардо и Мария, с которыми она встречалась в Париже.

– Тогда возвращайся скорее, чего ты ждешь? – Ответ пришел, казалось, слишком быстро.

Рюмон помолчал немного.

– Не сегодня завтра мне, по-моему, удастся наконец выяснить судьбу Гильермо. Тогда, может быть, откроется и тайна кулона.

Сабуро некоторое время подумал, затем, запинаясь, проговорил:

– Знаешь, я бы на твоем месте не стал копаться в прошлом. Особенно в прошлом людей, которых давно уже нет в живых.

– Но ты пойми, отец, они ведь не чужие мне люди, все-таки родные дед и бабка.

– Это я понимаю, но все равно бросил бы это дело. Что-то мне кажется, что до добра оно не доведет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Даже не знаю, просто ощущение такое… Так или иначе, возвращайся как можно скорее, ради председателя. Ты для нее всегда был как сын, ты же понимаешь…

– Ладно, постараюсь. Я еще позвоню, когда тут все прояснится.

Когда он положил трубку, из ванной вышла Тикако. На ней было платье с цветочным узором.

– С кем ты говорил?

– С отцом. Он дежурит в больнице, куда положили председателя.

– Как она себя чувствует? – спросила Тикако, вытирая полотенцем мокрые волосы. – Уже пришла в сознание?

– Вроде бы пока нет. Хорошо бы завтра вернуться, если сегодня удастся разобраться с делами.

– Я узнаю расписание и закажу билеты, – проговорила Тикако, посерьезнев. – Найдется Гильермо или нет, лучше вернуться… чтобы потом не корить себя всю оставшуюся жизнь.

Они перекусили в кафе на первом этаже бутербродами с чаем.

За столиками вокруг них сидели пожилые степенные англичане, наверняка сплошные сэры и леди, и наслаждались чаепитием, неторопливо беседуя друг с другом.

На лестничной площадке стоял старый письменный стол, за которым, как утверждалось, когда-то работал Редьярд Киплинг. По словам Тикако, Киплинг последний год своей жизни провел в этом отеле и здесь же умер. Также Тикако утверждала, что в этом отеле любила останавливаться Агата Кристи.

Вернувшись в номер, Рюмон удостоверился, что три часа уже наступило, и набрал телефон «Дональд Грин энд Компани».

Дональд Грин сразу подошел к телефону.

– Говорит Рюмон, из информационного агентства Това Цусин. Простите еще раз, что вчера я позвонил вам так поздно. Вы уже поговорили обо мне с Леонорой?

– Как я вам уже говорил, – твердо произнес тот, – моя мать сейчас плохо себя чувствует. Она сказала мне, что будет лучше, если перед встречей с ней мы с вами обсудим ваше дело вдвоем.

– Но она помнит что-нибудь о Гильермо?

Дональд на секунду помедлил с ответом.

– Да… Немного она, кажется, помнит. Но никаких подробностей я не знаю.

Рюмон вздохнул:

– Понимаю. Тогда как же мы поступим? Вы разрешите приехать мне к вам в магазин? Если я не ошибаюсь, это – дом восемьдесят восьмой по улице Чаринг-Кросс?

– Совершенно верно. Где вы сейчас?

– В отеле «Браунз». Я прилетел из Мадрида сегодня после обеда.

Дональд рассмеялся:

– Вы, я вижу, уже в полной готовности. Хорошо, буду ждать вас в пять.

Улица Чаринг-Кросс.

Подобно кварталу Канда-Дзимбо, эта улица – тоже широко известный центр торговли старыми книгами. Лет пять назад, когда Рюмон, сопровождая одного своего сотрудника, приехал в Лондон, он прошел ее из конца в конец и успел составить о ней общее представление.

По слухам, в последнее время цены на землю в этом районе поднялись, и многие букинисты перенесли свои лавки в пригороды Лондона. Наверное, поэтому сейчас ему показалось, что число магазинов заметно поубавилось.

На здании театра «Палас», стоящего на углу Кембридж-Сёркус, где пересекаются улицы Чаринг-Кросс и Шефтсбери, висела афиша мюзикла «Отверженные», который уже давно шел с огромным успехом.

– Говорят, постановка такая успешная, что владельцы других театров приходят посмотреть мюзикл и горько вздыхают, – проговорила Тикако, глядя, на афишу.

– И наверняка шепчут: «Эх, я неудачник».