— Я что, очень много говорил о Колин в последнее время? — внезапно спросил Патрик. Элен пожала плечами и улыбнулась. — Прости… — Он взял руку Элен. — Она не выходила из моих мыслей с того момента, как мы с тобой обручились и ты рассказала мне о ребенке. Это потому, что я почувствовал себя очень счастливым. Даже притом, что Саския продолжала болтаться поблизости. Я не был таким счастливым с тех пор, как Колин вынашивала Джека. И именно это заставило меня думать о ней, припоминать разные мелочи. — Он погладил большим пальцем ладонь Элен, немного помолчал, а потом продолжил: — Колин мне говорила, что я снова полюблю и у меня будут другие дети. А я отвечал, что такого не случится и я больше никогда не буду счастлив. Но я счастлив. Иногда даже думаю, что сейчас все лучше, чем было с Колин. Все более глубоко, по-взрослому. А потом я благодарю Бога и Интернет за то, что встретил тебя! А после ощущаю вину перед Колин, ведь похоже, я благодарю ее за то, что она умерла.

— Это не так…

Элен не знала в точности, то ли она действительно верит Патрику, то ли он просто старается изо всех сил, чтобы она почувствовала себя лучше.

— Не знаю, поверишь ли ты мне, но это правда. У тебя никогда не возникало таких мыслей, которые полностью противоречат друг другу? Разве такое невозможно: сегодня чувствовать одно, а завтра — нечто совсем противоположное?

— Пожалуй. Ну да, возможно.

Элен очень не нравилась ее роль в настоящий момент. Это было даже слегка унизительно. Ведь это она должна была задавать Патрику разные умные вопросы, чтобы мягко подвести его к менее эмоциональному и совершенно новому взгляду на вещи.

— А самое глупое здесь то, что, когда у меня возникают такие мысли, мне кажется, будто я должен компенсировать что-то Колин, как-то загладить свою вину, вспоминая все то хорошее, что у нас было. Точно епитимью на себя накладываю. И чем лучше мне с тобой, тем больше я думаю о ней. Есть ли в этом какой-нибудь смысл? Не знаю. Может, это просто результат католического воспитания.

— Нет, в этом есть смысл.

— Как бы то ни было, я вовсе не провожу все дни, сравнивая тебя и Колин, словно ты участвуешь в какой-то непрерывной игре в войну ниндзя. Если честно, по большей части мысли у меня весьма незатейливые: ну… э-э… насчет того, вкусна ли была баранина или как мне обыграть Джека и выйти на четвертый уровень в «Расхитителях гробниц». Вот такие вещи.

Элен взяла сразу два шарика зефира и сжала их в единый ком.

А Патрик продолжал:

— Когда Колин умерла, все вокруг начали говорить о ней, как о настоящей святой. Люди делали унылые лица, словно наш брак был просто идеальным и мы вообще никогда не ссорились. Я был намного моложе и купился на все это. Так что думаю, именно поэтому я сказал то, что сказал прошлой ночью. Конечно, я не любил ни одну женщину так, как любил Колин. Ведь тогда мне было восемнадцать и я впервые влюбился. И это невозможно повторить. Но это не значит, что я не люблю тебя. И абсолютно то же самое можно сказать в другом порядке: я никогда не любил Колин так, как люблю тебя.

Элен внезапно, неожиданно для самой себя, зевнула, и Патрик рассмеялся:

— Интересно, а мне тоже разрешается зевать, если ты заговоришь о своих чувствах? Главное тут в том, что я люблю тебя всем сердцем. Не наполовину, не как замену, не как нечто второстепенное. Я люблю именно тебя. И все, что я могу сделать, так это доказывать тебе это всю оставшуюся жизнь. Готова ты это принять, моя безумная гипнотизерша?

Патрик обхватил ладонью затылок Элен и поцеловал ее, поцеловал крепко, словно они прощались где-нибудь на вокзале и он отправлялся на войну.

Чувство глубочайшего покоя прокатилось по всему телу Элен. И дело тут даже не в том, что Патрик говорил, а в двух морщинках, которые от полной сосредоточенности возникли между его бровями и держались все то время, пока он объяснялся. Видимо, для него действительно было очень, очень важно, чтобы Элен его поняла.

А может быть, дело в том, что ей хотелось спать, а Луиза была беременна, а статья в газете не выйдет прямо завтра.

— Думаю, я поняла, — сказала она, когда получила возможность вздохнуть.

— Слава богу, потому что я никогда в жизни так много не говорил о чувствах, как в последние два часа. — Патрик протянул Элен шарик зефира. — Вот. Последний. Это и есть любовь. А теперь пойдем-ка спать.

Энрике Пеньялоса, бывший мэр Боготы, столицы Колумбии, был уверен, что мы должны возводить Города Радости. Его целью было создание новых городских пространств ради достижения одного-единственного: счастья. А мы, как разработчики городских проектов, можем запланировать счастье? Учитываем ли мы счастье в своих планах?

Цитата из одного доклада на семинаре, который посетила Саския Браун незадолго до смерти ее матери. «Планировать счастье», — записала она в своем блокноте

Был теплый субботний день две недели спустя после несчастного случая, или события, называйте как хотите. Меня уже перевели в новую палату, с выходом во внутренний двор, и время от времени мое кресло выкатывали наружу, чтобы я могла подышать свежим воздухом. Я чувствовала запах жасмина и приближение лета.

Операция на лодыжке прошла хорошо, если верить докторам, и тазовая кость срасталась, как они и ожидали. У меня больше не было под рукой красной кнопки для получения морфина. Только скромные дозы самого обычного болеутоляющего в маленьких пластиковых стаканчиках.

Жена Ланса, Кейт, сидела на стуле для посетителей рядом со мной. Мы обе вязали. Кейт уже дважды приходила, чтобы давать мне уроки, и наотрез отказалась взять деньги за новые спицы, которые она купила специально для меня, или за шерстяную пряжу. Моим первым изделием станет алая шапочка с большим помпоном на макушке. Я вязала ее для себя. Поначалу мне пришло в голову связать что-нибудь для Джека или для матери Патрика, Морин, потому что однажды она связала для меня берет. Я подумала, что таким образом как бы попрошу прощения. Или попрощаюсь. Это был бы вполне милый жест. Но как только я начинала думать об этом, в голове возникал образ огромной дубовой двери, как в каком-нибудь средневековом замке. И эта дверь захлопывалась прямо перед моим носом.

Кейт заявила, что у меня природный дар к вязанию. Я совершенно не понимала, почему она так добра ко мне. Жена Ланса совсем не походила на какую-нибудь благодетельницу, как называла моя мать иных леди из нашей церкви, тех, что постоянно носили на лице святую улыбку, вечно возили куда-то кастрюльки с запеканками и сумки с ношеной одеждой. Они настолько были заняты благотворительностью, что никак не могли откликнуться на мамино приглашение зайти на чашку чая. Я всегда считала, что именно эти дамы виновны в моем безбожии.

Мне нравилась Кейт. Она была немножечко странной, чуть-чуть. Не эксцентричной, просто слегка неупорядоченной. Всегда отвечала или после долгой паузы, или слишком быстро и постоянно что-нибудь роняла. Кейт была благодушной и дружелюбной, при этом совсем не похвалялась своими умениями и знаниями. Мне почему-то было очень спокойно и приятно рядом с ней.