Каждый из императоров говорил, крестился и целовал тяжёлый крест, который держал патриарх, облачённый в торжественные ризы.

– Сей святой крест с мощами самого Иоанна крестителя да будет порукой верности слова твоего! – торжественно и распевно повторял после целования креста Евфимий.

Заиграли снова трубы, и процессия так же торжественно двинулась обратно. Императоры и некоторые из их свиты скрылись во дворце, а большая часть вместе с послами и воеводами русов пересели на коней и отправились через весь град к Влахернскими воротам и, выехав через них, направились к загородному императорскому дворцу, где их ожидал князь Ольг. Сам князь, его послы и воеводы, и посланники греческие, спешившись с коней, направились к месту, где во дворце Святого Маманта находилось русское капище.

– Именем бога нашего воинского Перуна и бога мудрости и проводника в Навь, Велеса, на мече моём клянусь договор, заключённый с императорами греческими Львом и Александром, о взаимной любви и справедливости меж христианами и Русью, соблюдать, и в подтверждение той клятвы целую меч мой, что есть символ чести воинской и верности слову изречённому, – громогласно молвил могучий седовласый князь и, воздев к небу свой боевой клинок, поднёс его к устам. То же повторили его послы и воеводы. Послы императоров, что следили за князем русов и его свитой, удовлетворённо закивали, переговариваясь меж собой, как только грозные клинки могучих россов возвратились в ножны.

– Слава богам русским, Перуну, Велесу и Сварогу, Деду божьему, и всем богам и Триглавам большим и малым, что здесь, на земле ромейской, помогли нам победу одержать. Пусть Правь истинная утвердиться в Мире, а ежели пошатнётся, то снова мы придём и за неё клинками нашими встанем. Слава Руси! – заключил седовласый князь и, поклонившись богам, оставил святое место. Вслед за ним, троекратно молвив «Слава», удалились и его соратники, также поклонившись богам и пращурам.

* * *

Князь, озирая своё победное воинство и стены Царьграда, радостно думал, что боги славянские и кельтские по-прежнему не оставляют его. «Надо бы в благодарность им выбить руну на каком-то из больших камней, чего-чего, а уж их тут вокруг полно. – Ольг оглянулся вокруг. – Или прямо на этой городской стене»?

Вдруг новая мысль озарила сознание.

– Стременной! – кликнул он, – а ну-ка, подай мой щит! Надобно в память о нашем походе и покорности града сего русской силе приколотить его на городские врата!

Воеводы и охоронцы, что были подле князя, радостными выкриками поддержали его, и едва стременной появился с княжеским щитом, на котором красовалась одна из подаренных людям кельтским богом Огмой рун – «тине», малая процессия поскакала к Золотым воротам, – символу Нового Рима, которые использовались лишь в искоючительных случаях для императорских триумфальных шествий. Самые быстрые из воинов уже подогнали к воротам воз с тюками паволок. Богатырь Руяр крепко встал на поклаже, расставив ноги, а княжеский стременной небольшой, но ловкий мысью взобрался ему на плечи. Ольг подал ему щит, кто-то увесистый молоток и три длинных кованых гвоздя. Ещё немного – и под одобрительные возгласы дружинников щит из обожжённого дуба, покрытый толстой воловьей кожей, окантованный позолоченной медью, с железным умбоном посредине, уже накрепко был прибит к вратам древнего града Византия-Константинополя. Большая часть дружины знала, что изображённая на княжеском щите руна означает удачу, так необходимую каждому воину. И только немногие ближники, да ещё волхвы ведали, что в кельтской магии «тине» или, иначе – падуб – защищает от отравления и любой прочей враждебной силы.

* * *

С того самого мгновения, когда Гроза узнал о предстоящем походе на Царьград, он только тем и жил. Потому что надежда, совсем малая, но надежда, снова возгорелась в его опустевшей душе. Когда они пришли к столице ромеев и обложили её со всех сторон, он исходил все окрестности древнего града, говорил с перепуганными насмерть греками, спрашивал у бывших невольников, освобождённых русами, но ничего так и не узнал. Потом побывал и в самом граде, когда они с Хорем и десятком воинов отправились за умирающим на пустыре Берестом. Гроза предусмотрительно прихватил своё пастушеское одеяние. Отыскав и уложив на воз стонущего в бреду Береста, который иногда несвязно что-то бормотал по-гречески, но в сознание не приходил, Гроза, тихо перешепнувшись с Хорем, растворился в колючих кустах за пустырём. Вскоре неприметный пастух с сумой на боку бродил по граду и глядел, слушал и искал, искал, спрашивал на рынке рабов, благо, по-гречески рёк достаточно внятно, обходя все места, куда только был доступ человеку его положения. Но град был велик, а дома мало что были за высокими каменными заборами, ограждавшими дворы, но стояли все, повернувшись тылами к улице, и пространство между ними использовалось только для прохода и проезда. Большинство улиц центральной части Константинополя были застроены одно, двух и трёхярусными домами вельмож и купцов, украшенными одноярусными портиками, которые часто использовались в качестве торговых помещений. Чем дальше от центра города, тем улицы становились уже и неопрятнее, на окраинах они не были вымощены камнем и не обустроены водостоками. Здесь, в многоярусныхных доходных домах, иногда достигавших и девяти ярусов, обитали ремесленники, мелкие лавочники, моряки, рыбаки, грузчики и прочий рабочий люд.

Через три дня пастух вернулся осунувшийся, исхудавший, опять с пустыми, как у смертельно уставшего человека, очами. Никто из собратьев даже не стал расспрашивать его ни о результатах поисков, ни о свежих ножевых порезах на руках и груди. Только промыли ему вином и смазали воинской мазью раны. Позже он рассказал любопытному Ерошке-Ерофеичу, что молодые бездельники, по-видимому, сыновья купцов или вельмож, решили вечером позабавиться, убив одинокого нищего.

– Ваши со Скоморохом уроки ножевого боя я не забыл, потому и жив остался, а те из молодых греков, кто смог, убежали, но мне ночёвку последнюю в Царьграде испортили, паршивцы, – своим обычным бесстрастным тоном закончил Гроза.

* * *

Возы с богатой данью за прошлое и нынешнее лето и откупным за то, что, не оплатив её своевременно, греки принудили князя Руси прийти за данью самому, тянулись из городских ворот Царьграда к лодьям в Суде, уже спущенным на воду залива. Учётчики русов и греков, стоя рядом, проверяли выгрузку каждого воза и записывали в свои хартии, чего и сколько передано, а воины тут же переносили груз на свои лодьи. Сие хлопотное, но приятное для русов действо растягивалось, видно, на несколько дней. Шутка ли – на одни корабли брали по двенадцать гривен на весло, да ещё на конницу, да на грады русские, – Киев, Чернигов, Переяслав, Полоцк, Ростов и иные подвластные Ольгу грады. Грузили греческое золото, паволоки, овощи, вино и всякие драгоценности. Дружинники в добром настроении, подначивая друг друга шутками и прибаутками о несостоявшихся сражениях и победе без большой драки, сбирались в дальний обратный путь. Готовили припасы, чинили суда.

– Эх, и паволок у нас ныне, братцы, куда мы столько денем, всю родню оденем и ещё останется! – весело воскликнул молодой десятник, стоя перед вереницей возов, доверху наполненных тюками и свитками.