Из глаз Рейчел потекли слезы. Не доверяя своему голосу, она просто кивнула.

У Уитни достало такта не обращать внимания на ее слезы и не пытаться ее утешить. Опершись на стол, он поднялся.

– Ну ладно, тогда пора действовать. Если вы собираетесь провести хотя бы одну ночь в этой берлоге, надо постараться устроиться поудобнее. Во-первых, хоть здесь и должны быть в шкафу полотенца и простыни, они скорее всего сырые, плесневелые, мятые, и вообще можно что-нибудь с их помощью подхватить. Я, пожалуй, пойду и куплю новые полотенца и простыни и… как насчет еды?

– Умираю с голоду, – честно сказала она. – Съела за весь день только яичницу рано утром и пару шоколадок позже, но все это быстро перегорело. Я ненадолго останавливалась в Бейкере, но то было сразу после встречи с Эриком, так что какая уж там еда? Купила только шесть банок содовой, пить ужасно хотелось.

– Тогда принесу чего-нибудь поесть тоже. Будете заказывать или доверяете мне?

Она встала и провела бледной, дрожащей рукой по волосам.

– Я съем все, кроме репы и головастиков. Он улыбнулся:

– Вам повезло, что это Вегас. В любом другом городе в это время ничего другого не найти. Но в Вегасе почти ни один магазин не закрывается. Хотите поехать со мной?

– Мне не стоит показываться на улице. Он кивнул:

– Вы правы. Ладно, вернусь через час. Не боитесь оставаться?

– Не боюсь, – ответила она. – Я чувствую себя в безопасности впервые за последние сутки.

В бархатной темноте комнаты 15 Эрик бесцельно ползал по полу, сначала к одной стене, потом к другой, судорожно извиваясь, дергая ногами, сжимаясь и разжимаясь, как таракан с перебитой спиной.

– Рейчел…

Он слышал, что произносит одно это слово, каждый раз с разной интонацией, как будто им исчерпывался его словарный запас. Голос его был густым, как грязь, но эти два слога ему удавалось произнести четко. Иногда он понимал, что значит это слово, помнил, кто она такая; чаще оно не несло никакого смысла. Но вне зависимости от того, знал ли он, что оно означает, или нет, оно всегда вызывало в нем одну и ту же реакцию: бессмысленную, ледяную ярость.

– Рейчел…

Оказавшись пленником изменений, волнами прокатывающихся по его телу, он стонал, шипел, задыхался, подвывал, а иногда тихо и хрипло смеялся. Он кашлял, захлебывался, ловил ртом воздух. Опрокинулся на спину, дрожа и суча ногами, хватаясь за воздух когтистыми руками, которые были теперь вдвое больше, чем в его прошлой жизни. А тело его менялось и менялось.

От красной рубашки отлетели пуговицы. Шов на; плече разошелся, а тело все увеличивалось, принимая новую чудовищную форму.

– Рейчел…

За прошедшие несколько часов ноги его то росли,

то уменьшались, то росли опять, так что ботинки временами жали. Теперь же они стали так малы, что причиняли ему сильную боль, уродовали его ноги, и он больше не мог терпеть. Он практически сорвал их с ног, оторвав каблуки и подошвы, и терзал в руках до тех пор, пока крепкие швы не разошлись, после чего когтями порвал всю кожу на лоскутки. Его ноги, теперь голые, изменились так же сильно, как и руки. Они стали более широкими и плоскими, с шишковатым костяным наростом посередине, с такими же длинными пальцами, как и на руках, заканчивающимися чрезвычайно острыми когтями.

– Рейчел…

Новое изменение прокатилось по нему с такой же стремительностью, как молния пронзает дерево, начиная с самой верхней ветви и разряжаясь в глубоких корнях.

Он извивался и с трудом хватал воздух ртом.

Бил пятками по полу.

Из глаз текли жгучие слезы, изо рта потоками струилась густая слюна.

Сжигаемый заживо огнем внутренних перемен, он обильно потел, но тем не менее в самой середине оставался абсолютно холодным. Сердце и мозг казались наполненными льдом.

Он заполз в угол и свернулся калачиком, обняв себя руками. Его грудина хрустнула, задрожала и раздалась, принимая новую форму. Позвоночник тоже трещал и двигался, следуя за всеми происходящими изменениями.

Уже через несколько секунд он выполз из угла, передвигаясь на манер краба. Остановился в центре комнаты и встал на колени. Задыхаясь, издавая глухие стоны, постоял так немного, опустив голову, давая время дурноте покинуть его вместе с вонючим потом.

Наконец огонь, горящий внутри тела, поутих. На некоторое время его форма стабилизировалась.

Он встал, покачиваясь.

– Рейчел…

Открыл глаза и оглядел комнату, вовсе не удивляясь, что теперь так же хорошо видит в темноте, как и при дневном свете. Более того, поле зрения резко расширилось: когда он смотрел прямо вперед, то видел предметы слева и справа так же четко, как и те, что находились перед ним.

Он подошел к двери. Некоторые части его изменившегося тела казались нелепыми и странными и плохо функционировали, отчего двигался он как какое-то ракообразное, которое только что обрело способность стоять прямо, подобно человеку. Но он вовсе не превратился в калеку: мог двигаться быстро и тихо и ощущал в себе такую силу, какой никогда не знал раньше.

Издавая тихий шипящий звук, заглушаемый завыванием ветра и шумом дождя, он открыл дверь и вышел в ночь, которая приняла его в свои объятия.

Уитни вышел из мотеля через кухонную дверь, ведущую в пыльный гараж, где они поставили «Мерседес». Теперь он стоял в небольших лужах, натекших с колес. Машина Уитни осталась снаружи, на служебной дорожке за мотелем.

Повернувшись к стоящей на пороге Рейчел, Уитни велел:

– Закройте за мной дверь и сидите тихо. Я постараюсь вернуться побыстрее.

– Не беспокойтесь, со мной все будет в порядке. Приведу пока в порядок бумаги по проекту. Это меня займет.

Ему нетрудно было понять, почему Бен в нее влюбился. Даже в таком затрапезном виде, бледная от усталости и волнения, она была ослепительна. Но красота – не единственное ее достоинство. Она была заботливой, понимающей, умной и с характером, что не часто встречается в таком сочетании.

– Бен, наверное, приедет раньше меня, – заверил он.

Рейчел с трудом улыбнулась, благодарная за эту попытку взбодрить ее. Кивнула, закусила губу, но не смогла ничего сказать, поскольку была почти уверена, что живым Бена ей никогда не видать.

Уитни жестом велел ей уйти с порога и плотно прикрыл за собой дверь. Подождал, пока она не закрыла засов. Затем обошел «Мерседес» спереди и направился к боковой двери, так как не хотел возиться с поднятием большой основной.

Гараж на три машины освещался только лампочкой без плафона, подвешенной на шнуре к перекладине. Грязный и пыльный, он служил складом для старого оборудования и всякого хлама: ржавых ведер, старых метел, изъеденных молью тряпок для мытья пола, неисправного пылесоса, нескольких стульев со сломанными ножками и рваной обивкой, которые бывшие владельцы, по-видимому, собирались отремонтировать и снова использовать, мотков проволоки, шлангов, раковины из ванной комнаты, запасных насадок на шланги, высыпавшихся из картонной коробки, одной хлопчатобумажной белой перчатки садовника, лежащей ладонью вверх и похожей на отрезанную руку, банок лака и краски, чье содержимое наверняка давно засохло и не годилось к употреблению. Весь этот хлам громоздился у стен, валялся на полу и полностью занимал антресоли.