Магистр, стиснув зубы, подошёл к мостику, вопреки всем доводам того самого хвалёного разума, попытался вскочить на высокие ступеньки. Восприятие острой гранью сошлось на последовательности движений. Лёгких, обманчиво простых, естественных. На стиснутых зубах, на проглоченном стоне — взлететь по крутому изгибу. Осталось совсем немного до выхода из сада, а там можно будет добраться до дома, запереться в своих покоях, надёжно защищённых от любопытных и недоброжелательных взглядов. И рухнуть.

Как удар. Он застыл на изгибе мраморного моста, не в силах оторвать взора от того, что он увидел.

Она стояла, высокая, гордая, далёкая — богиня красоты и смерти, окружённая свитой тёмных воинов. Высшие офицеры флота, затянутые в чёрные, с янтарными знаками отличия парадные формы, собрались вокруг одинокой женщины в бальном платье. Кто-то гарцевал на огромном иссиня-чёрном драгшианском скакуне, некоторые сбросили кители и устроили на посеребрённой траве шутливую дуэль, кто-то просто стоял рядом с бокалом прозрачного вина, пытаясь хотя бы простой близостью к ней приобщиться к Её славе.

Точно снежный ветер коснулся уединившихся в саду для празднования победы офицеров — затихающие разговоры, устремлённые навстречу льдистому дуновению глаза.

На запрокинутом лице Таш д’Алория на мгновение отразилось… Тэйон не знал, как назвать это чувство, да и есть ли оно вообще, ненужное, глупое слово для обозначения его? Недоверие и обречённость, гордость и горечь, радость и боль. Он уже видел у неё такое лицо: в тот день, когда Терр впервые изменил форму.

«Ты можешь летать, сын мой. А я — нет».

«Ты исцелился, муж мой…

Но я — НЕТ!»

Она завидовала ему, завидовала до озлобления, до мести, до холодной отрешённости. Завидовала и презирала себя за эту зависть.

Мелькнуло это чувство, точно рябь на поверхности бескрайнего океана. Чуждое, смуглое лицо шарсу вновь не выражало ничего, страдающая женщина канула в глубины, осталась лишь гордая, пламенная богиня. Изящно подхватила многослойные юбки и стремительно, грациозно взбежала на крутой мраморный мост, чтобы застыть напротив него.

Шелест ударившей его по ногам тяжёлой ткани, облако ароматов, которым не подобрать названия и которые для него всегда означали лишь Таш. Она была чуть выше его, со стороны, должно быть, незаметно, но ему вновь придётся приучать себя к обуви на толстой подошве, а ей — отвыкать от каблуков. Впрочем, не придётся, ведь теперь они вряд ли будут появляться вместе.

Тэйон усмехнулся, впервые по-настоящему ощутив, что исцелён. Во всех отношениях.

И впервые подумав, а не проще ли было бы оставаться калекой.

На ней было янтарное облачение свидетеля королевской свадьбы — тяжёлая парча, золотистые бриллианты, нежный, цвета юрской кости шёлк. Что-то бесконечно изысканное, безумно дорогое и вызывающе женственное. Закованная в корсет осиная талия, сложные складки юбок, тёмные волны волос, падающие на спину в искусно созданной «свободной» причёске. Она выглядела, как истинная королева, янтарные одежды подчёркивали все изгибы её тела от шеи до лодыжек.

Она опустошала мысли. Опустошала сердце.

Опустошала душу.

Древняя, не значащая ничего таинственная полуулыбка. Звёзды в бездне раскосых глаз. Отравленная сталь под покровом золотого рукава.

Тэйон склонил голову, признавая власть, которой она была, угрозу, которую она несла…

(Тонкая трость перехвачена на уровне груди, готовая блокировать удар. Или одним движением превратиться в обнажённую шпагу.)

…и отказываясь шагнуть во тьму, созданную им же самим.

— Сударыня.

— Мой господин, — она тоже чуть поклонилась. Впрочем, язык её тела плохо вязался с подчёркиваемым словами уважением к старшему по клану. Уважением здесь и не пахло. — Я ещё не имела возможности поздравить Вас с чудесным исцелением.

— Благодарю. А я… не имел возможности принести Вам свои извинения. Позвольте сделать это сейчас. Я преступил все мыслимые и немыслимые пределы, этому не может быть оправдания.

В его словах раскаяния тоже не наблюдалось, но, во имя стихий, не разыгрывать же то, чего не ощущаешь и ощутить не можешь?! Именно для таких случаев и был создан Протокол. В прошлый раз его первой нарушила Таш…

— С каких пор Вам стали нужны оправдания перед кем бы то ни было, мой господин?

…в этот раз, впрочем, тоже.

— Моя лэри, — узкая, быстрая улыбка, — если Вы не будете держать себя в рамках правил, наша репутация окончательно погибнет. Вместе с кем-то из нас.

Её ноги под покровом золота и шёлка сместились, принимая боевую позицию. Его, увы, были не столь подвижны, но узкая трость, острой гранью разделявшая их, чуть приподнялась. На сжимавшей полированное дерево руке блеснуло кольцо, увенчанное знаком ветра.

Барьеры восприятия в преддверии схватки рухнули вниз, делая мир острее, ярче. Откуда-то со стороны прилетели чужие образы: двое, застывшие на зимнем мосту. Мужчина, подтянутый, с сединой в волосах и острыми тенями, играющими на усталых, но хищных чертах. Женщина, видение тьмы, золота и янтаря, затерянное в вечной вьюге. Вместе они производили столь сильное впечатление, что образ этот сиял перед собравшимися, затопляя поляну, ручей, деревья…

Красота и чудо — с одной стороны и готовность вцепиться друг другу в глотки и тихая ярость предательства — с другой.

— Вы превратно толкуете мои слова, мой господин. Признаюсь, это ново и неожиданно неприятно. Я привыкла, что Вы всегда, что бы я ни сделала, выслушаете и поймёте правильно. Теперь же, столкнувшись с невозможностью произнести хоть слово, несколько… — тёмные глаза сузились, — …растерялась.

Глагол, который она употребила, происходил от древнехалиссийского термина «ейерре», дословно — в зе-нарри позиция, когда перед игроком открывается возможность одним ходом изменить всю тональность партии. Необходимость из бесчисленного множества верных вариантов выбрать тот, что соответствует твоим целям. И считалось, что в такой ситуации самое важное — понять, а каковы же эти самые цели, и так ли они нужны, как думается.

В то же время использованная Таш грамматическая форма была характерна для совершенно иного глагола — «аффель», сравнительно недавно пришедшего в халиссийский из чужого языка и подразумевавшего ситуацию, в которой у человека вообще нет вариантов, либо же любой из них окажется неверным.

Оба слова могли в равной степени переводиться как «растеряться», но это был уже совершенно иной смысл. Тэйон перестал улыбаться. Лингвистические игры в исполнении госпожи д’Алория сегодня вызывали у него точно такую же угрюмую тоску, что и в шестнадцать лет.

— У каждого из нас есть свой предел, моя лэри. У каждого есть слабая точка, на которой мы ломаемся.

— И я наконец нашла Вашу. — В голосе её было странное удовлетворение.

— И Вы, моя лэри, нашли мою, — покладисто согласился Тэйон, чуть смещая вес.