– А у нас по-другому.

– Совесть имей.

– Еще раз: вы живете в отдельном блоке, Камалов, при всем уважении, живет в отдельном доме и вон ребенка родил. Саня Криворуков, Паша Лазарев, Серега, короче, вся седьмая бригада первого участка, живут в бараке и девчонки полгода не нюхали, а вы возмущаетесь, что первый участок прекратит работать. И на втором участке так же. И на третьем. И девчонки несчастные, вон, Анька, Светка, Анжела – человек сорок минимум – тоже в бараке живут. Это город Солнца?

– Дима, ты живешь в отдельном блоке?

– Вы знаете.

– Я знаю. Ну решай проблему, если такой лихой, возьми к себе хотя бы одного человека из барака.

– Игорь Никитич, у меня второй месяц живут Денис Гарбичев и Костя Колычков, тоже могли бы знать, между прочим.

– Ну молодец. Только лучше бы ты какую девчонку от барака спас. Да и сейчас не поздно, давай – спаси, и ребята пусть выберут, вон сразу сколько проблем решится. Или у тебя интерес как раз без девчонок совместное хозяйство вести?

– Не ожидал, Игорь Никитич. Только зря стараетесь: я не обижусь. Но знайте, что это довольно подло с вашей стороны.

– А я знаю, не волнуйся. Но и ты знай, что такое ты творишь. Ты понимаешь, профсоюзы и вообще правозащитники ведь бывают трех типов. Первый тип – это такие боровы холеные, вполне номенклатура с отдельным кабинетом рядом с директорской зоной. Таких большинство, и с ними все понятно. Второй вариант – самый редкий. Это нормальные ребята, которые жестко отстаивают интересы ну, скажем так, трудящихся, идут и наперекор воле и пожеланиям начальства. По башке получают в прямом и переносном смысле. Своего добиваются, но никогда – понимаешь, никогда – не рубят сук, на котором сами сидят. Сами не в смысле они лично, а в смысле трудящиеся эти самые. То есть если они борются с руководством завода или коровника, они завод не взрывают или там коровник не сжигают, потому что после этого – ну и что? Денег как не было, так и не будет, только теперь уже никогда.

– А есть, видимо, третий тип, к которому отношусь я?

– Совершенно верно. Этот тип готов идти до конца под лозунгом – ну, известный лозунг, типа пусть справедливость свершится, даже если мир взорвется. Иногда – в твоем как раз, наверное, случае – такой защитник сирых рубится истово и по убеждению: да, мир должен взорваться, потому что он фигня по сравнению с некоторыми принципами. Но чаще этот защитник получает зарплату, паек или вид на жительство от руководителей другого мира, который как раз кровно заинтересован в том, чтобы этот мир взорвался. Причем защитник может даже не знать, что жрет с чужой руки, но жрать при этом будет и жрачку отработает на тыщу процентов.

– Очень сложный что-то намек. Имеется в виду, что мы тут бузим не потому, что нас накалывают по-черному, а потому, что нас кто-то подкупил?

– Кто-то. Смешно. Впрочем, я же говорю, что ты из другого как бы подвида, а если из этого – можешь и не знать, на чью мельницу... Что значит можешь не знать? Я же тебе вчера все объяснил: нас жуют с хвоста, накат не прекратился, споткнемся – затопчут навсегда. А вы с горла жуете. Пятая колонна, блин.

– Игорь Никитич, я первым с арматурой пойду, если империалисты нагрянут. Но это же не на самом деле так, страшилки, не бывает такого. Это же стандартная схема: выкармливать терроризм, чтобы под его предлогом давить свободы. Ну, у нас вместо терроризма московский империализм, который всех сожрет, – те же яйца, вид сбоку.

– Не на самом деле. Дима, я тебе, не знаю, любимую коллекцию вьетнамских беззубцовок подарил бы, если бы ты прав оказался и угроза впрямь из пластилина. Но нас на самом деле сожрут, сомнут и в очко спустят. И кабы только нас. Дима, в последний раз: цена вопроса очень высока. Не только наши с тобой зарплаты, не только полки в магазинах и даже не коробки эти электрические. О Союзе речь – не как о городе, а как о жизни. Тут ведь нормальная впервые жизнь выстраивается, в которой жить и приятно, и удобно, и безопасно – и по-нашему. Не по-буржуйски, не по-американски, не по-азиатски, кавказски или китайски, а по-нашему. Нам ночь простоять и день продержаться, а дальше жизнь совсем ведь хорошая настанет. Понимаешь?

– Понимаю. Если эта жизнь позволяет плющить людей в бараках и платить им фигушки вместо денег, на фиг такую жизнь. Я сюда не за этим приехал.

– Я думал, ты сюда работать приехал. Ра-бо-тать.

– Работать, а не унижаться забесплатно.

– Ты много унижался забесплатно?

– Я – нет. Но ребятам совсем трындец.

– Так пусть они за себя и говорят, почему ты-то за них рубишься?

– Вы знаете, Игорь Никитич, два года назад, когда я только приехал и меня Паршев плющил, вы бы за меня не вступились – я бы такого натворил, мама не горюй. Ну и выходит, теперь моя очередь поддерживать тех, кто готов натворить – и кто мне поверил.

– Ага. Я вступился, я, выходит, и виноват. Мне и расхлебывать. Как, говоришь, ребят звать, которые у тебя живут? Гарбичев и Колычков? Четвертая с третьего, правильно понимаю?

– Пятая с третьего. А что?

– Ничего, узнаешь сейчас. Сюда посмотри.

– Да у меня свой есть.

– Твой не работает. Сюда посмотри, говорю.

– Как уж... Действительно. А так разве бывает? Все, смотрю, смотрю. А что эт... Иг... Ник...

– Извини, Дима. Ребят, уносим – и на третий, соседей его пасти. Что стоим, в темпе, я сказал!

Когда ж совет в союз вошел с народом,

Из первых я на гибеллинов встал

И не одним горжусь на них походом.

Алексей Толстой

Снега не было только посреди трассы – почти не было, укатанный на два-пальца-как-в-асфальт шероховатый слой льдисто-гравийной глазури не считаем. Когда только успели укатать – нет ведь движения, сколько здесь ерзаем, ни единой машинки не проскочило, а снег всего три дня как вернулся – полными тазами, правда, так что ближе к обочинам сероватые буруны дорастали до голенища, а кюветов и вовсе не было видно, бесконечная берлога была от Белой Юрты до горизонта, две берлоги, по обе стороны трассы, и каждая в полтора роста высотой. Может, он и не таял здесь никогда? Шаг в сторону – и сам не выползешь, и грейдер до июня будет дно колесами искать, как пьяный космонавт.

Купаться в полугодовой мерзлоте дядя Владя не собирался. Поэтому был очень прицелен и аккуратен. Надо было полностью расчистить тридцатиметровый участок трассы, не сыграв в кювет, и не позволить сыграть туда же БКМ. На кой черт нужен был БКМ для уродования самой безлюдной точки района, дядя Владя понять не мог. Да и не старался, честно говоря. Сказали расчистить трассу – расчистим. Сказали наковырять в ней непролазных дырок – наковыряем. Сказали с обеих сторон от дырок бетонных блоков накидать – накидаем.