— Ты и правда подарок, Адамчик, как же я вчера тебя угадала.

— Так меня мама называет.

Она поглядела на меня как-то по-другому, серьезней, и было еще что-то, какая-то странная поволока в ее взгляде, я так до конца и не понял.

— Хочешь, чтобы я называла тебя так или как-то еще? Ты не стесняйся, скажи…

— Все равно. Я сейчас совсем о другом думаю.

— О чем же это? — она ставит на стол чашку с кофе, закидывает руки за голову, тянется. — Ну?

— О том, что сбился со счета, запутался в этих твоих точках джи. Совсем не помню, на какой из них я остановился. Забыл, и все.

— И что же теперь делать? — она произнесла это медленно, и ее ноги потянулись ко мне, как реки.

— Придется начать с начала, — я опустился перед ней на колени, — а что же еще?

— Может быть, — она произнесла это едва слышно, наверное потому, что уже закрыла глаза. — Пожалуй. Скорее всего, да…

Я ушел лишь под вечер и только дома понял, что не взял у нее номер телефона. Поэтому ближе к вечеру в понедельник я уже стоял у ее двери. Открыла Софья Марковна.

— Вам кого, молодой человек?

Под вешалкой я увидел мужские ботинки.

— Мне Полиньку. Она дома?

— Одну минуту, я сейчас посмотрю.

Полинька не выходила очень долго, а когда все-таки вышла, я ее не узнал. Волосы высоко забраны, сильно подкрашенные глаза, темно-синее, почти в пол, платье с высоким разрезом. Мне она даже не улыбнулась.

— Адам? Зачем ты здесь?

— Я… забыл взять у тебя номер телефона.

— Сейчас это не важно и не время, я занята. Я найду тебя сама. Потом. А теперь иди, хорошо?

Всю неделю, само собой, я только о ней и думал, но увиделись мы вновь лишь в пятницу на кафедре рисунка. Полинька позировала сидя, задрапированная какой-то накидкой, похожей на штору. Она показалась мне грустной, но, увидев меня, улыбнулась, помахала рукой. И снова была заснеженная улица, уже привычная мне, ее комната, и сама Полинька, отчего-то совсем другая: тихая, покорная и ставшая от этого желанней, чем прежде. Сегодня она даже пахла по-другому — больше молоком, чем зверем. А еще мы гораздо больше разговаривали, и это вовсе не показалось мне странным. Странным было другое: едва отдышавшись и глядя невидящими глазами в потолок, она спросила:

— Адамчик, а что такое любовь?

— Наверное, то, что у нас с тобой. Ведь так?

— Раз наверное, значит, ты не уверен.

— Не знаю, я ведь кроме тебя никого еще не любил. Тогда скажи сама.

— Любовь, миленький, это взаимная капитуляция.

— Выходит, вся остальная жизнь — это война?

— Да, так оно и есть на самом деле. Вся жизнь война, и только иногда случаются маленькие передышки. Вот как ты сейчас.

— Пусть передышки. Но ты меня любишь? — я повернул голову и погрузил лицо в ее волосы.

— Все-таки ты еще ужасно неопытный. Разве можно разбрасываться такими словами?

— Ты первая начала.

Она усмехнулась, это я понял по голосу.

— Я ведь абстрактно, не по-настоящему.

— А если по-настоящему?

— По-настоящему про нее нельзя, лучше всего так, как я, — Полинька повернулась, рука ее оказалась у меня на груди, и уже почти шепотом она добавила: — на цыпочках.

— Почему?

— Потому что по-настоящему бывает больно. Иногда очень.

— А ты не усложняешь? Люди встречаются и любят друг друга. Чего проще? Может, дело в тебе?

— Надо же, — она посмотрела на меня с удивлением, — как ты это сказал. Может быть, действительно, так и есть. Сколько себя помню, мне всегда и всего было мало: впечатлений, привязанностей, даже самой себя. И все время хотелось куда-то бежать. А когда я узнала мужчин, то обрадовалась, глупая, думала, что наслаждение меня наполнит и я наконец успокоюсь. И пробовала еще и еще, без конца. Содрогалась, почти теряла сознание, поднималась в небо и разливалась дождем.

— Как ты красиво говоришь. Я и не думал, что ты так… И что?

— И ничего. Открывала глаза и понимала, что по-прежнему голодна, — она отвернулась.

Тогда я не понял, почему, но мне стало ее ужасно жаль. Остро, как себя в детстве. Я обнял ее, прижал к себе, снова зарылся лицом в ее волосы.

— Полинька…

— Ты очень добрый, Адамчик, а я… — она взяла мою руку, приблизила к губам и вдруг поцеловала. Почему-то захотелось плакать.

— Так вот, про наслаждение. Наслаждением, милый, наполниться невозможно, оно стремится