художественного салона в Париже, писала Станиславу Понятовскому в Польшу, критикуя Екатерину за то, что она приняла слишком активное участие в процессе, а также за выбор наказания для Мировича: «Полагаю, что она [Екатерина] опубликовала смехотворные манифесты о смерти Ивана. Ей вовсе не обязательно было говорить что бы то ни было; суда над Мировичем было вполне достаточно». Самой Екатерине, с которой она состояла в переписке, мадам Жофрен писала: «Мне кажется, что, если бы я была на троне, я бы предоставила делам моим говорить, а перу – молчать».

Оскорбленная подобным осуждением из-за границы, Екатерина написала гневный ответ:

«Хочется сказать, что вы рассуждаете об этом манифесте, как слепой о красках. Он вовсе не был написан для зарубежных стран, но лишь для информации русского народа о смерти Ивана, ведь надо было сказать, как он умер <…> Иначе подтверждались бы неблаговидные слухи, распространяемые посланниками государств, настроенных враждебно и завидующих нам <…> У вас злословят по поводу этого манифеста, но ведь и о Спасителе злословили, и порой злословят о французах. Однако факт то, что обезглавленный преступник и этот манифест заставили здесь замолчать всех сплетников. Так что цель достигнута и манифест мой выполнил свою задачу. Он был уместен».

После смерти Ивана больше не осталось взрослых претендентов на трон. Таким образом, вопрос о наследовании отпал. И еще девять лет, до 1772 года, когда Павел достиг восемнадцатилетия, власти Екатерины ничто не должно было угрожать.

50

Екатерина и просвещение

В середине восемнадцатого века большинство европейцев по-прежнему считали Россию культурно отсталым, полуазиатским государством. Екатерина решила изменить это мнение. Центром интеллектуальной и творческой мысли в то время была Франция, а благодаря француженке-гувернантке из Штеттина французский стал для Екатерины вторым родным языком. За те шестнадцать лет, которые она провела, играя роль одинокой, всеми отвергнутой великой княгини, Екатерина прочитала много трудов выдающихся деятелей Европейского Просвещения. Изо всех – наибольшее впечатление произвели на нее работы Франсуа-Мари Аруэ, называвшего себя Вольтером. В октябре 1763 года, проведя на троне пятнадцать месяцев, она впервые написала ему, называя себя его ревностной ученицей. «Ежели я имею некоторые познания, то ему одному [Вольтеру] обязана оными», – писала она ему.

В 1755 году в возрасте шестидесяти одного года Вольтер решил осесть и пожить спокойной жизнью. Два заключения в Бастилии, добровольное изгнание в Англию, обретение пристанища при дворе Фридриха Прусского, поначалу воспринятое с эйфорией, за которой последовали непонимание, отчуждение и, в конце концов, разрыв; сложные – то теплые, то напряженные – отношения с Людовиком XV и мадам де Помпадур, – все это осталось позади. Вольтер был готов посвятить себя работе и считал, что найдет рай и блаженство в независимой республике Женева, которой управлял совет аристократов-кальвинистов. Став богатым, благодаря своей литературной деятельности он купил виллу с прекрасным видом на озеро и назвал ее «Les Délices». Но вскоре у него снова возникли неприятности. Многие женевцы с неодобрением восприняли его статью об их городе в «Энциклопедии» Дидро, в которой кальвинистские священники Женевы были представлены как люди, отвергающие божественную сущность Христа. На самом деле эти слова написал математик и физик Жан Д’Аламбер, но считалось, что его вдохновлял Вольтер, и именно ему пришлось принять на себя первый удар. В 1758 году он переехал в Ферне.

Это место казалось ему надежным и тихим. Шато Ферне располагалось на территории Франции, но Женева находилась всего в трех милях от него, а Версаль и Париж – в трехстах. Если бы французским властям пришло в голову снова доставить ему неприятности, Вольтеру понадобился бы всего час, чтобы пересечь границу Женевы, где у него оставалось много поклонников, к тому же в Женеве проживал издатель, опубликовавший «Кандида».

Вольтер не рассматривал новое жилище как место, где он собирался предаваться безделью. Напротив, он видел в Ферне своего рода командный пункт, где он смог бы вести напряженную интеллектуальную борьбу. Философские войны Просвещения проводились на полном серьезе. Людовик XV запретил Вольтеру возвращаться в Париж. Философ жаждал расплаты, и Ферне стало стартовой площадкой для его философских, интеллектуальных, политических и социальных выпадов. Вольтер писал книги, брошюры, истории, биографии, пьесы, рассказы, трактаты, стихотворения и более пятидесяти тысяч писем, которые теперь входят в его собрание сочинений в девяносто восьми томах. Семилетняя война закончилась, Франция потеряла в борьбе с Англией и Канаду, и Индию. Вольтер втирал соль в эти раны, называя войну «великой иллюзией». «Нация-победитель никогда не преуспевает от трофеев завоеваний, она платит за все, – говорил он. – Она страдает и когда армия одерживает победу, и когда переживает разгром. Кто бы ни победил, человечество всегда проигрывает». Он обрушивал полемические залпы на христианство, Библию и католическую церковь. Он даже рассматривал Христа, как запутавшегося эксцентрика, сумасброда. В возрасте восьмидесяти лет однажды майским утром он встал рано и поднялся с другом на холм, чтобы посмотреть на восход. Переполненный восторгом от чудесной панорамы красных и золотых цветов, он упал на колени и воскликнул: «О Боже Всемогущий, я верю! – Поднявшись, он добавил: – Что касается мосье Сына и мадам Матери, то это уже другое дело!»

Еще одно преимущество Ферне заключалось в том, что самые прямые дороги между севером и югом Европы проходили через Швейцарию, и по этим дорогам путешествовали многочисленные европейские интеллектуалы и творческие личности. В своем шато Вольтер находился в географическом центре Европы, и это обеспечивало его многочисленными посетителями. Люди приезжали к нему со всех уголков Европы: немецкие принцы, французские герцоги, английские лорды, Казанова, гетман казаков. Было много англичан, с которыми Вольтер говорил на их родном языке: парламентарий Чарльз Джеймс Фокс, историк Эдвард Гиббон, биограф Джеймс Босуэл. Когда гости являлись без приглашения, Вольтер говорил своим слугам: «Отправьте их восвояси, скажите, что я болен». Босуэл вымолил себе возможность остаться на ночь и утром увидеться с патриархом. Он сказал, что готов спать «на самом высоком и холодном чердаке». Ему выделили удобную спальню.

Однако Вольтер не ограничивался интеллектуальной деятельностью. В 1762-м и в последующий год он занимался делом Каласа. Фоном для этой истории стало преследование протестантов во Франции. Их увольняли с общественных должностей; супругов, которых не венчали католические священники, объявляли живущими в грехе; их дети считались незаконными. В южных и юго-западных провинциях Франции подобные законы приводились в действие довольно жестокими методами.

В марте 1762 года Вольтер узнал, что шестидесятичетырехлетний гугенот Жан Калас, поставщик хлопка в Тулузе, был подвергнут пыткам. Его старший сын, страдавший от депрессии, совершил самоубийство в доме отца. Отец, узнав, что закон требовал протащить обнаженное тело самоубийцы по улицам, чтобы все могли бросать в него землей и камнями, а затем повесить, убедил