Вот мне интересно: я обслуживала гламурный бизнес, сидя на работе каждый день по десять часов. Я выучила, чем отличается лифтинг от пилинга, но никогда не успевала делать ни тот, ни другой. Как же люди, так плотно погруженные в гламур, успевают рулить своим изящным бизнесом?

Листаю дальше. Дама раскладывает перед публикой шкатулку Fabergé с драгоценностями – теми, что не уместились в банковский сейф. Говорит: «Если вы спросите меня о любимом платье – у меня его просто нет. Одежда – это всего лишь твое минутное настроение». Если бы меня кто-нибудь спросил о любимом платье, я бы легко ответила – да, есть, и оно одно. Видимо, поэтому у меня всегда одно и то же настроение. Платье-то черное.

Я перелистывала страницы, натыкаясь на правила, лозунги и аксиомы грамотного, вдохновенного, безудержного потребления. «Мои покупатели достаточно умны, чтобы понимать, какие вещи заслуживают внимания и стоят денег», – цитата из хитрого американского дизайнера, бутик которого открыва­ется в Москве. Грубая лесть, призванная стимулировать про­дажи. Ты не просто купил, чеком ты подтвердил коэффициент IQ.

«На каждую статуэтку, картину, икону у нее есть экспертное заключение Sotheby’s, Christie’s и Третьяковской галереи». Опа! А вот и искомый покупатель, который любому, кто усомнится в его интеллекте, вломит в лоб сертификатом. Интересно, зачем в таком доме иконы? Чтобы молиться кому?

Я рассматривала картинки, живописующие быт прекрасных сертифицированных див, с интересом натуралиста. Вот коллекция обуви, вот коллекция детей, вот картина художника Судейкина в изголовье кровати («Ночь на Лысой горе», 1930), вот семейные фото в старинных рамках (конец XIX века) на туалетном столике (не атрибутирован).

Меня вообще занимает вопрос – откуда взялись в наших убогих краях эти прекрасные дивы, какая фея превратила их в одночасье в принцесс, скользящих в Маноло и Чу по натертым до блеска загородным штучным паркетам? Откуда это легкое дыхание? Эта гладкая попа, едва сминающая кожаное сиденье «Бентли»? Откуда такое небесное, светлое спокойствие на челе? И этот изысканный вкус – когда он успел развиться до таких горних пределов?

В Третьяковском проезде мне сказали, что колье по миллиону уходят легко. Я хочу посмотреть, как это происходит. Этот момент – он какой? И что люди испытывают, покупая – восторг, усталость, скуку, оргазм? Я хочу понять, из чего созданы эти девы? А их мужья, кстати, они кто?

Как-то по радио я услышала, что Ля Шапель приезжал в Москву снимать одну такую знаменитую барышню. Мне интересно – откуда он вообще узнал о ее существовании?

Честно, не понимаю, как творятся чудеса чужой жизни, где все так легко, изящно, на одном дыхании. Я все время упираюсь головой в бетонный потолок, а они – раз, прикоснутся волшебной палочкой – и бетон рассыпается в прах. Точнее, превращается в золото. Смотришь, и уже у юной девы в руках бетонный завод, и пароход назван ее именем, и самолет летит в Ниццу по ее указу.

А я сижу на скрипучем икейском диване и сглатываю пыль. Потому что я искала любви, а надо было искать денег. И я сама дура, что искала любви там, где для меня не было даже денег.

Ничего нового, тут, конечно, не было. Пока я работала в Gloss, сама каждый день варила эту сладкую, наваристую, гламуристую кашу. Но никогда не задавала себе ни один из этих вопросов. Все, о чем мы писали, я никогда не примеряла на себя. Ни людей, ни вещи, ни идеалы. Я как будто играла роль. Главный редактор – это всего лишь роль, роль режиссера-постановщика. Мои сотрудники, кто во что горазд, актерствовали на страницах журнала, изображая экспертов, стилистов, редакторов и светских обозревателей.

Это было даже весело. Мы честно ставили спектакль, на который читатели-зрители покупали билеты. Они покупали журнал, чтобы помечтать, мы делали его, чтобы их развлечь.

Теперь, оказавшись по эту сторону рампы, я вдруг почувствовала себя разгневанным зрителем. Я топала ногами и свистела. Какого черта вы мне показываете эту заурядную пьесу, с картонными персонажами, фальшивым пафосом и необоснованным хеппи-эндом? Бриллианты настоящие – да, но от их блеска еще острее чувство разочарования.

В театральности гламура есть что-то от латиноамериканского сериала. Там тоже много стразов, леопардовых принтов, роскошных особняков, а женщины в вечерних платьях с утра. И те же социальные контрасты, которые отлично прикрывает плед из щипаной норки.

Я гений! Я вспомнила! Как-то в ресторане к нам с Канторовичем подсели два его приятеля, большие люди бизнеса и политики. Пока я грызла свою форель, они рассуждали о текущем моменте. О том, что экономика развивается по латиноамериканской модели и если так пойдет дальше, то это отразится во всем, даже в топонимике городов. Будут кварталы за колючей проволокой, куда «Бентли» и «Феррари» будут въезжать под шлагбаум (зона сериала и гламура). И трущобы, где нищие будут включать свои телевизоры и смотреть сериалы про гламур, пока их дети гоняются с ножиками за персонажами светских хроник и их кошельками (зона свинцовых мерзостей русской жизни).

Вот так вот! От частного к большому. От каратов к геростратам.

Это доказывает что? Что гламуру в России быть! Он нужен и бедным, и богатым. Как стимул для совершенствования внутри вида. Как социальный лифт. Гламурные должны зарабатывать больше, чтобы лучше защищаться от бедных. Слабых богатых обанкротят или обворуют. Сильные бедные, которые быстрее всех бегают и сумеют догнать слабого богатого, имеют шанс пробиться в зону гламура.

Но, может, это и хорошо. Если мы теперь будем Латинская Америка, значит, у нас будет больше секса. А то это как-то импотентно – позволять своим женам демонстрировать семейное счастье на страницах журналов. Надо прийти домой и хрястнуть х…ем по столу! «Я запрещаю тебе, женщина, снимать наших детей для журнала Vogue!» Надо уже показать свое мужское достоинство. И жене показать, и стране.

Гламур, секс и деньги – это наш домострой на новом этапе. Гламур в этой формуле – православие, деньги – самодержавие, мужское шовинистическое держание девушек на привязи, а народность – секс.

Я вылезла из кровати и открыла шкаф. По сравнению не то что с «Вогом», но даже и с «Глянцем» гардероб не слишком впечатлял. Из приличных вещей у меня только зимнее. На этом запасе можно протянуть несколько собеседований в индустрии гламура, но не больше. Когда все переоденутся в коллекции весна—лето, я буду моментально разоблачена. Человек, у которого нет нескольких тысяч для пополнения гардероба, плохой соискатель. Значит, на поиски работы у меня максимум два месяца.

Я машинально прикидывала, что с чем можно надеть, составляла в голове комбинации автоматически, без напряжения. Когда-то Краснова учила меня делать это, а я записывала под ее диктовку в блокнотик, который никому не показывала. Стыдно главному редактору глянца иметь такой блокнотик.

Теперь я могла безо всяких подсказок, с утра пораньше, практически во сне сочинить себе образ, уместный от рассвета до заката. Мне хватало десять минут. Интересно, а сколько бы я тратила времени, если бы обладала коллекцией туфель из пятисот экспонатов?