– Угу, – сказала я, пытаясь не прислушиваться к маминому бубнению. (Вот дал бог ребенка, нервы мне мотает, у других дети нормальные).

– Они тебя там довели уже?

– Угу, – буркнула я.

(Вот почему у Маринки дочка работает, как все, а наша вечно?)

– Хочешь, я приеду?

– Хочу.

(Валера, ну что нам с ней делать, почему ты молчишь?)

– Я в пробке на Октябрьской. Через час буду.

– Договорились.

Я встала из-за стола.

– Спасибо, все было очень вкусно.

– Алена, тебе дать курицу с собой? – Мама распахнула холодильник в поисках того, что могло бы быть сухим пайком. Сухой паек вместо любви. – А колбаски возьмешь? Может, сыра? Помидоры, помидоры у тебя есть?

– Нет, не надо. Спасибо.

– Ну как хочешь – мать предлагает, заботится. Скоро некому будет, родителей доведешь когда…

Папа вывел меня в коридор.

– Держись, дочь! На мать не обижайся, ее не переделаешь. Она переживает тоже, а это форма такая…

– Я знаю, пап. Не волнуйся, у меня все будет хорошо.

– О чем вы там шепчетесь? Меня обсуждаете? – Мама появилась в коридоре с банкой супа, я схватила банку, быстро чмокнула их и выскочила из квартиры.

Уф, как же это тяжело. Впадать в детство. Я все время пыталась там найти опору для взрослой жизни, но всегда возвращалась ни с чем. Немного супа в литровой банке, соль (по маминому рецепту, щедро, на свеженькое кровоточащее мяско), и папино «держись, дочь». Ну будем считать, что за этим я и приезжала.

Олейникова явилась с бутылкой вина и блоком сигарет, выданных некурящей сотруднице табачной империи в качестве мелкого бонуса. Отлично, будем на халяву растравливать сигаретным дымом слезные железы. На то, чтобы все подробно изложить, мне понадобилось полпачки.

Когда я закончила, Олейникова задала главный вопрос:

– Теперь, надеюсь, ты с этим подонком покончила?

– Не знаю, Свет. Пока еще, наверное, нет.

– Значит, сейчас буду жестко тебя лечить! Извини, подруга, но лучше сразу. Ты думала, что у тебя отношения. А выяснилось – давно причем выяснилось, – что у него другая баба. Он даже не скрывает, понимаешь? Отношений нет. С тобой у него нет отношений! Я уверена, что у него несколько таких девок. Журналистка, галеристка, кто еще – стилистка? Девушки гламура? А ты что, готова быть номер два, что ли?

– А ты не номер два?

– Ты меня с собой не сравнивай! Там все сложнее. Да, он женатый. Но у него с женой ничего нет, только дети его держат. И Ванька трахается, как бог. Фавн просто. А твой импотент – он же ничего не может. У вас даже секса не было.

Про тот секс я Олейниковой ничего не рассказывала.

– Был.

– Да не придумывай. Опять оправдываешь его. Ну хорошо – и как секс?

– Отлично, – внутри меня что-то сжалось. Я вспомнила, как это было…

– Отлично от нуля! Тебе сложно оценить. У тебя опыта мало. Ты же у нас романтическая. И потом, я тебе всегда говорила: они и мы – два мира, два детства. Но ты меня не слушала. Тебе богатого надо – ты же у нас эстет. А бедность – это неэстетично. Я понимаю. Скажи честно, упиралась бы ты в Канторовича, если бы он не был олигархом? Ну представь – все то же самое, но без денег. Подожди, сейчас пописать схожу.

Думала ли я о том, сколько у него денег? Да, думала. Я знала его рейтинг в списке Forbes. Но не пересчитывала, сколько и чего мне бы досталось, если бы да кабы, не включала счетчик… Работая в газете и каждый день имея дело с обладателями фантастических состояний, я привыкла абстрагироваться, воспринимать деньги как количество нулей. К тому же мы писали не о том, сколько у них денег, а про то, что они с этими деньгами делают. Мы смотрели на деньги как на экономический инструмент, который заставляет работать заводы и фабрики, конторы и офисы, двигает башни подъемных кранов и качает нефть в трубах. Это была абстрактная, неперсонифицированная энергия экономики, которая худо-бедно, но шевелилась, подгоняемая деньгами. Советская программа «Время» показывала вести с полей – комбайны молотили рожь, варилась сталь, грузились вагоны, повинуясь воле партии и правительства. То же самое грандиозное движение теперь свершалось по воле денег. Эти деньги, превращенные в инвестиции, в железки, трубы, сырье, нельзя было потрогать и попользовать.

В журнале я увидела оборотную сторону. Гламур – это как раз про то, как деньги пользовать. Я погрузилась в изучение стихии вип-потребления – бриллианты, яхты, пароходы. И в самолете мне понравилось летать. И дом, Настин дом, был скорее всего шикарный. То, что я успела увидеть, было неплохо. Потреблять на уровне Канторовича, как Канторович, вместе с Канторовичем – это, наверное, здорово. Но мой визит в страну крутых был кратковременным и даже экстремальным.

Я не успела утонуть в роскоши, только отхлебнула маленький глоточек… В самолете я летела с бедной Настей, в вертолете я везла Настю, в его доме меня встречала Настя.

Удовольствие – тогда удовольствие, когда оно отделено от других функций, например, от функции обслуживания. А я была призвана в олигархические чертоги как обслуга – спасти прекрасную принцессу от французской полиции. Так что не надо меня спрашивать, что я думаю про его деньги. Может, стоит спросить у шофера Абрамовича, получает ли он удовольствие, когда рулит его «Майбахом», или у капитана Абрамовича, нравится ли тому управлять яхтой Extasea? И какое еще чувство примешивается к этому? Зависть, раздражение, желание все взять и поделить? Или ревность – как в моем случае?

Мне хотелось понять, какую роль сыграли деньги в том, что наши отношения разрушились. Или они вообще были обречены? Меня волновал вопрос – каким бы был Канторович, если бы не был богатым? Каким он вообще был, пока не стал богатым? Вот что важнее! Все это время я искала и находила в нем черты того человека, который еще не знал, во что превращаются люди в итоге приватизации.

А может, все не так. И я сижу и вру себе. Я нормальная, такая же, как все, корыстная сука. Как сказал кто-то умный – деньги самый сексуальный объект в современном мире. Вот поэтому олигархи, а не нищие. Что любят женщины? Власть, талант, деньги. В нем был талант властвовать над деньгами. Три мужские доблести, за которыми все охотятся так же, как и я.

– Ну, на чем мы остановились? – Обновленная Олейникова явилась из ванной с чистыми руками. И приступила к прерванной операции.

– На теме «если бы он не был Канторовичем».

– Нет, ты не путай меня! Мы про деньги. Я тебя понимаю, хочется уверенности и гарантий, а их дают деньги. Ты просто попалась.

– Нет. Я попалась, потому что он – это он, – сказала я, пересчитывая сигареты в пачке. Осталось всего четыре.

– Не ври. Хоть сама себе не ври! Ты опять по кругу ходишь.

– Нет, Свет. Я же видела и других – разных, всяких. А тут совпало. Все совпало.