Не заснул я не из-за земляного обрыва, не от страха, что лодка может перевернуться от нахлынувшей волны, а из-за голосов и запахов. Сверху, на краю обрыва, стояли трое: два мальчика и девочка — вылитые мы. Они о чем-то спорили и размахивали руками, тыкали в меня пальцем. Паренек в желтой бейсболке тянул руку к юго-западу, отталкивая и девчонку, и того, что поменьше, в сторону. Думал, кто-то из них точно оступится и полетит с горы, раздирая в клочья и одежду, и себя. Даже представил это очень красочно, аж мурашки побежали.

Жаль, невозможно было разобрать их речь. Их писклявые голоски переплетались и сливались в тарабарщину, заправленную хохотом. Чего-чего, а хохота у них было не отнимешь. Смеялись, даже когда заметили, что я смотрю на них… А смотрел я жалостно, с завистью. Я завидовал их дружбе, настрою, отношениям и эмоциям. Да, я проходил все это, и, заглядывая в прошлое, готов заявить: я завидую себе тому, младшему на год.

Не только улыбки ребят вызвали во мне зависть и чувство бодрствования. Не только эмоциональные всплески. Меня — а со мной и чувство голода — разбудил спускающийся с обрыва и стелющийся по водной глади дым, напрочь пропитанный готовящимся на углях мясом. У меня потекли слюнки. Я был готов все бросить и взобраться на тот обрыв. Я впервые пожалел, что уплыл из перелеска, не прихватив с собой парочку так надоевших консервированных каш.

Я глотал слюни, пока лодка несла меня по волнам и отдаляла от обрыва, детей и сводящего с ума дымка. Дым преследовал меня.

Наконец я сумел заснуть.

И проснулся, когда лодку прибило к берегу. Было уже затемно. Нет, еще не ночь, но теней уже ничто не отбрасывало. По ощущениям, часов в девять. Я попробовал оттолкнуться веслом, но лодка села на мель. Еще и дно пробило каким-то куском арматуры. Ноги снова были по щиколотку в воде.

Понятное дело — пришлось сойти на берег. Понятное дело — нужно было заделывать пробоину и плыть дальше, вот только не понятно как и чем. Еще непонятнее было место, в котором я вдруг оказался. Какие-то старинные механизмы, напоминающие то ли ручной инструмент, то ли автомобили. Такого не было даже в мастерской Аварии, а у него там чего только не было. Этого и не было, чего завались на берегу реки. Какие-то промышленные станки заброшенного производства.

Уже в десяти метрах от берега и в восьми от моей потопленной в луже лодке, все было завалено полусгнившими, точно из пластилина, бревнами. Ноги так и утопали в них.

Кое-как я перебрался через бревенчатую преграду, и моему взору показались два здоровенных котлована, затопленных водой. На краю одного стоял ржавый гусеничный трактор без ковша и гусениц, а рядом — заваленный на бок кузов самосвала.

За клочком земли с котлованами, механизмами и разваленными — будто спички из коробка — бревнами был вырыт длинный, без конца и края, ров. Два метра ширины, два — глубины. Воды в нем не было. Бревен тоже. В нем не было никакого мусора, ни единой соринки, насколько я мог разглядеть в полумраке.

Я решил переночевать в том странном месте, напоминающем и заброшенный завод, и ферму, и пилораму, и мусорный полигон.

Самым удачным для сна местом оказался заваленный кузов. Он защищал от ветра с трех сторон, но ночью ветра не было. Спать было уютно, пусть даже поначалу нагретый солнцем ржавый металл быстро потерял температуру.

А вот проснулся я не от холода и не от яркого солнца. Даже не от давящего в живот мочевого пузыря — а ведь с вечера я много не пил… я вообще не пил, — а от того самого ветра, которого не было всю ночь. Он разросся только под утро, так, что даже кузов перестал помогать. В принципе, и ветер мне ничем бы не помешал, если бы не разносил адские зловония по всей округе. Он дул с севера, оттуда, где прошлым вечером бесконечно длинный ров преграждал дорогу.

Я собрал все вещи.

КАКИЕ?

В том и шутка: кроме одежды и тебя, у меня ничего не было и нет.

ХА!

Не издевайся, не то я закончу.

…

Не знаю, что мною двигало, но я поперся туда. Поперся ко рву, показавшемуся вечером девственно чистым. С двумя воткнутыми в ноздри пальцами я приблизился к нему и удивился. Утром он оказался еще чище: только земля и… идеально ровные поверхности. Сечение — идеальный квадрат. Складывалось впечатление, что такой ров не прорыл бы ни экскаватор ковшом, ни люди лопатами. Идеальные прямые углы и грани в почве были настолько хороши, как, как сказал бы Авария, паз, проделанный алмазной фрезой в металлическом бруске. Витька бы бился в экстазе от форм этого рва. И Авария.

Если можно так выразиться, ров был оазисом пятачка на берегу реки. За ним же возвышалось то, что в потемках я принял за тени деревьев… или вообще ни за что не принял — похоже, ров уже тогда затмил все мои чувства, — куча мусора и вьющая над ее вершиной стая птиц. Если бы жизнь была комиксом, иллюстраторы тот едкий запах вони передали бы коричнево-зеленой линией, извивающейся в воздухе и залетающей в ноздри главного героя. К сожалению, невозможно передать словами качество того запаха, что пришлось мне унюхать. Могу лишь сказать: он в разы вонючее запаха, что витал в Утопии Грешников и Вонючки. Если ранее я только предполагал, что это место может оказаться свалкой, то теперь знал это наверняка, так как видел воочию, как несколько грейдеров сгребают кучи мусора на вершину горы, напоминающую усеченный конус или трапецию.

Не понимаю, какая сила мной двигала, но я уже пятился назад и отсчитывал шаги, надеясь разогнаться и перепрыгнуть ров, а если не получится — ухватиться руками за край и вскарабкаться. О том, что я упаду на дно, и единственным выходом будет бесконечный поиск конца рва, я даже не предполагал. Скажу сразу: ров я не перепрыгнул. Я даже не прыгнул, хоть и отошел на достаточное для разбега расстояние и даже сделал три последних перед стартом вздоха.

— Стой! — послышался сдвоенный из мужского и женского голос.

Я обернулся, выставляя вперед кулаки. Страх прошел, когда увидел два почти одинаковых лица. Они были напуганы больше моего.

— Стой! — повторили они.

— Стою, — выдавил я и замер.

Двое: почти одинаковые лица, одинаково короткостриженые, одинакового роста, одного возраста. Как к ним обращаться: на