Postscriptum. После того как статья моя была написана, на днях получил я первую книжку Historische Zritschrift Зибеля за текущий год. Там в литературном обозрении есть рецензия Альфреда фон Гутшмид на Каспий, известное сочинение нашего академика Б. А. Дорна, снабженное дополнениями и примечаниями другого, А. А. Куника. По поводу "варангомахии" последнего рецензент не преминул заметить, что вне России даже трудно понять, каким образом еще может существовать вопрос: были ли древние руссы и варяги норманнами или славянами? Русские историки, говорит он, делятся на школы, норманнскую и антинорманнскую, а г. Куник в "Каспие" вновь дает "научно единственно возможное решение вопроса в норманнском смысле". Между прочим, рецензент указывает на трактат г. Куника о русых хеландиях, и прибавляет, что эти хеландии "одним из корифеев антинорманнской школы, г. Иловайским, были выставлены как решительный исторический факт" в свою пользу.

Во-первых, как известно, антинорманисты не составляют одной школы, утверждающей, что русь и варяги были славянами. Всего менее может относиться такое положение ко мне, хотя я и назван одним из корифеев этой школы. Варягов я отнюдь не считаю славянами. Во-вторых, уже год тому назад я заявил свое согласие с доказательствами г. Куника, что пресловутые хеландии надобно понимать в смысле красных, а не русских. Притом я не только никогда не выдвигал их вперед как решающий исторический факт, а, напротив, совсем не поместил их в число своих 30 пунктов. Вообще рецензент, по всем признакам, незнаком с настоящим положением вопроса; а между тем говорит о нем самым положительным тоном, берет под свою защиту якобы униженного Нестора и грозит какою-то Немезидой дурно понятому патриотизму, дерзнувшему "отстаивать чисто славянское происхождение Русского государства".

Подобные статьи невольно возбуждают вопрос: от чего это немцам так неприятна мысль о чисто славянском происхождении Русского государства и с какой стороны рельефнее выступает дурно понятый патриотизм, проникший в область науки?

В 1874 году впервые было напечатано мое исследование "О славянском происхождении Дунайских болгар". Как и можно было ожидать, исследование это, идущее вразрез с накопившимися воззрениями на славян, многими было встречено неприязненно. Мнение о вялости, пассивности и неспособности славян к созданию государственного быта, пущенное в ход и своими и чужими авторитетами и поддержанное нашею модною наклонностью к самоотрицанию, до того укоренилось, что, например, даже люди, специально занимающиеся славянством, иногда оказываются нежелающими самостоятельно, критически отнестись к этому мнению, проверить его по источникам и фактам. Пока дело ограничивалось голословным отрицанием и никто не брал на себя труда выступить против меня с критическими и фактическими опровержениями, то и я не имел случаев подтвердить свои выводы. Только в последнее время начали представляться подобные случаи, которыми я полагаю воспользоваться в настоящей своей заметке.

Известный специалист по славянству, профессор Варшавского университета г. Макушев, в своей критике "Истории болгар" Иречка, коснулся и моего исследования об их происхождении (Ж. М. Нар. Пр. 1878 г. Апрель). Этому основному в истории болгар вопросу он посвятил немного внимания, всего около пяти страниц; но и тут успел высказать довольно много погрешностей фактических и критических. Кому сколько-нибудь знакомому с данным вопросом неизвестно, что главным основанием для Шафарика и других считать болгар не славянами послужила их связь с гуннами. В моем исследовании указано на это основание и приведены самые источники, где болгарские народы причисляются к гуннам. Г. Макушев замечает, что "это положительно неверно", т. е. что такого основания не было. И затем приводит из Шафарика цитату, меня подтверждающую, прибавляя, что Шафарик "говорит не об имени, а о родстве болгар с гуннами". Да родство-то это на чем же он основывал, если не на том, что болгары у некоторых писателей называются гуннами? Дело в том, что я в своем исследовании старался выделить болгар из общей массы тех народов, на которые распространялось имя гуннов; вопрос о гуннах Аттилы считаю пока открытым; "но каково бы ни было его решение, болгаре во всяком случае останутся чистыми славянами" (Розыск. о нач. Руси, 410. Перв. изд.). Следовательно, как же можно было утверждать, что название болгар гуннами не послужило главным основанием для теории Шафарика и других о финском или угорском происхождении болгар.

Далее г. Макушев говорит, что "арабские писатели строго отличают болгар от славян и Руси и сближают их с хазарами". Опять не понимаем, как можно говорить подобную неправду, вопреки самым положительным свидетельствам. А главнейшие свидетельства мною указаны. В действительности арабские писатели не только не различают строго, а напротив, смешивают болгар со славянами, и сами Камские болгаре считали себя народом, смешанным из турок и славян. Таким смешанным народом я их и признаю. О моих филологических доказательствах г. Макушев выражается кратко, что они "несостоятельны и произвольны". По его словам выходит, будто я положительно объясняю Куврата коловратом, Батбая батюшкой и т. д., а между тем я предлагаю только примерные сближения. Какие из них окажутся удачны, какие неудачны, пусть решит беспристрастная филологическая наука; может быть, некоторые она примет к сведению. Но пока никто не дал ровно никаких объяснений для этих имен; мы встречаем только голое заявление, что они якобы не славянские и не могут быть славянскими. Возьмем хоть имя Кормисош. Спрашиваю: "почему бы оно не могло быть славянским? почему, например, оно не может быть одного корня с словами кормило и кормчий, или корм и кормилец?" В самом деле, пусть г. Макушев по всем правилам филологического искусства попытается доказать, что этого не может быть на основании таких-то и таких-то лингвистических законов. Голословно-то отрицать может всякий; для этого не нужно быть ученым специалистом.

Любопытны также рассуждения г. Макушева об этнографических чертах, которые будто бы ясно как день доказывают неславянство болгар. Правда, от некоторых из этих черт, сгруппированных Шафариком, он уже отказывается (клятва на обнаженном мече, употребление человеческих черепов вместо чаш, и проч.), но все еще решительно стоит за другие, которые, по его словам, "противоречат положительным нашим сведениям о быте, нравах и обычаях не только славян, но и родственных (т. е. арабских) народов". В числе этих ужасных туранских черт все еще находятся - конский хвост вместо знамени, тюрбаны на головах, сидение поджав ноги и проч. Замечательны эти тюрбаны или чалмы, которыми толкуются слова источника ligatura lintei (буквально: полотняная повязка). Во-первых - почему это непременно означает ничто другое, как чалму? А во-вторых - откуда г. Макушев почерпнул такое сведение, что чалма есть признак финской народности? (Он считает болгар финнами вслед за Шафариком.) Из источника видно, что новообращенные болгаре, входя в церковь, не снимали свой обычный головной убор. В глазах Шафарика это был явный признак неславянства; для его времени оно и неудивительно. Но г. Макушеву, заявляющему притязания на "положительные сведения о быте" славян, должно бы быть известно, что, например, русские князья еще в конце XI века слушали богослужение в храме, не снимая клобуков. Для Шафарика и "принятие святыни распоясавшись" было признаком неславянства. А между тем митрополит Киприан еще в 1395 году в своем послании псковскому духовенству поучает, чтобы мужчины, приступая к святому причастию, припоясывали свои шубы и опашни (Ак. Ист., I, 18). Или что это за доказательство туранского происхождения, если на знаменах болгар-язычников (или выходящих из язычества) развевался конский хвост? Откуда мой противник почерпнул убеждение, что такое знамя могли употреблять только финны (прибавим и турки) ? Известно ли ему, что монголо-татарские ханы на главных своих знаменах, предпочтительно перед конскими, употребляли хвосты яков, т. е. буйволов.