Никсон потихоньку оставил на время свои планы ударов по Северу. Однако по его указанию силы SAC оставались в повышенной боевой готовности до конца месяца, причем так, чтобы это было видно советской разведке, но не американской публике. Идея была простой – сделать ядерную угрозу правдоподобной для Советов и Северного Вьетнама, сохраняя ее в тайне от собственной публики.

Повышенная боевая готовность – предполагавшая круглосуточное дежурство бомбардировщиков SAC с оружием на борту, т. е. боевое дежурство в воздухе, которое Макнамара прекратил в 1968 г. из-за аварии, – должна была сигнализировать Советам: «Мы действительно готовимся нанести ядерный удар по вашему союзнику, если он не согласится на наши условия; не вздумайте нанести ответный ядерный удар, если мы пойдем на это. Мы незамедлительно отреагируем на него упреждающим ударом». Это была, как я теперь понимаю, показательная демонстрация главной цели американских стратегических вооружений с начала 1950-х гг.: сдерживание ответного советского удара в случае первого применения американцами тактического ядерного оружия. Соединенные Штаты фактически угрожали нанести полномасштабный первый удар по Советскому Союзу, если тот решится применить в ответ свое тактическое оружие.

Я ничего не знал об этом ни в 1969 г., ни в последующие пять лет. Об этом вообще не было известно почти никому за пределами Белого дома и Пентагона. Таким образом, никто из тех двух миллионов человек, участвовавших в демонстрациях в 1969 г., даже не подозревал, что они помогают продлить «мораторий» на американские ядерные удары (но не на угрозы и подготовку) почти на полстолетия.

Прочитав в 1974 г. откровение Роджера Морриса о планировании первого использования ядерного оружия еще в 1969 г., а потом получив от Морриса дополнительную информацию, я поделился услышанным со своим близким другом пакистанским политологом и антивоенным активистом Икбалом Ахмадом. Икбал сообщил, что он был в Париже в декабре 1972 г. и встречался с северовьетнамской делегацией накануне и во время рождественской бомбардировки Северного Вьетнама, которая последовала за предвыборным обещанием Киссинджера «скорого мира». Главный переговорщик Сюан Тхюи, по словам Икбала, сказал, что Генри Киссинджер угрожал Северному Вьетнаму ядерным ударом 12 раз.

Я удивился: «Они даже подсчитали сколько раз!» Ахмад подтвердил это и добавил, что счет продолжился на следующее утро, когда он разговаривал с Ле Дык Тхо, начальником Сюана Тхюи. Когда Ахмад рассказал ему о том, что слышал вчера, Ле Дык Тхо покачал головой и заметил: «Уже 13 – несчастливое число».

Обнаружить, что я пребывал в таком же неведении, как и все остальные, на протяжении пяти лет, не было чем-то неожиданным для меня. В конце концов, я знал лучше большинства о том, как хорошо и как долго хранят секреты в правительстве. В то же время в этих двух областях – Вьетнам и ядерная политика – я считал себя исключительно осведомленным, можно сказать, посвященным. Поэтому я испытал нечто вроде шока, узнав лишь в 1974 г., насколько недооценивал ядерный аспект стратегии Никсона во Вьетнаме.

Эта новость заставила меня задуматься над сложным вопросом: если я не знал об этом, то что еще может оказаться неизвестным мне? Сколько моментов я упустил, занимаясь долгое время планированием первого удара, ложными тревогами, нестабильностью и кризисами? В частности, о скольких угрозах первого использования ядерного оружия, прозвучавших со стороны других президентов, я не услышал или не воспринял всерьез? Эти «неизвестные неизвестные», как выразился впоследствии Дональд Рамсфелд, министр обороны при Джордже Буше-старшем, неожиданно для меня стали «известными неизвестными». И я начал расследование, которым занимаюсь уже больше четырех десятилетий. В конечном итоге оно перевернуло мое представление о функциях наших стратегических сил первого удара и их связи с угрозами первого использования тактического оружия для поддержки союзников.

Я начал изучать историю американских угроз первого использования{262} – складывать вместе «предполагаемые», или голословные, угрозы в открытых научных, журналистских расследованиях и мемуарах, – а затем переосмысливать закрытые эпизоды, которые исследовал ранее, не представляя в полной мере глубинную картину. Большинство исторических работ умаляют или полностью игнорируют такие заявления или сообщения о ядерных угрозах из-за отсутствия документального подтверждения. Тем не менее время от времени по мере того, как рассекречиваются документы – иногда через несколько десятилетий после событий, – выплывают факты, говорящие о справедливости предположений и о реальности угроз.

Как и в случае планирования первого удара и оценки его эффектов или делегирования права использовать ядерное оружие, скудость доступных исследователям документов является следствием не отсутствия таких угроз, а систематического, длительного засекречивания их даже от представителей правительства, имеющих допуск. Секретность вокруг обсуждения ядерных угроз на уровне президента не менее серьезна, чем секретность вокруг тайных операций или заговоров. В результате серьезные исследователи либо вообще не знают о подобных угрозах, либо относятся с большим скепсисом к возможности их обсуждения на высшем уровне.

В итоге после того, как Гарри Трумэн{263} ответил на пресс-конференции 30 ноября 1950 г. (через несколько дней после окружения морских пехотинцев китайскими войсками в районе Чосинского водохранилища в Корее) на вопрос о том, рассматривается ли возможность использования атомного оружия в Корее, словами «его использование рассматривается всегда», почти все историки на протяжении десятилетий считали, что он просто дал импровизированный, необдуманный ответ, не имеющий ничего общего с реальным процессом принятия решений.

Это не так. Высказывание президента на пресс-конференции, по всей видимости, не было осознанным. (Вопрос, очевидно, не был предусмотренным – Белый дом пытался откреститься от его заявления впоследствии.) Однако «за» и «против» ядерных ударов в различных ситуациях постоянно обсуждались в Объединенном комитете начальников штабов, и неоднократно в присутствии Трумэна кто-то из его членов, а то и все разом фактически призывали к использованию ядерного оружия. Все это держалось в секрете (если не считать одной оговорки Трумэна) на протяжении десятилетий.

Я хорошо помню эту пресс-конференцию в 1950 г. Мне тогда было 19, и я готовился к отправке в Корею в конце третьего года обучения в колледже, если не раньше. (Именно тогда я предложил своей невесте сыграть свадьбу до моей отправки на войну. Мы зарегистрировались во время рождественских каникул между осенним и весенним семестрами, однако позднее той весной новая система отсрочек позволила мне окончить колледж и провести год в аспирантуре в Англии, прежде чем я добровольно записался в Корпус морской пехоты.) Мне всегда хотелось узнать, стояло ли за высказыванием Трумэна что-то большее, чем считали историки. В процессе моего нового исследования выяснилось (когда наконец появился большой объем документов по ядерному анализу и чрезвычайным планам), что система секретности доказала свою эффективность и что начальники штабов были готовы рассматривать применение атомных бомб уже через пять лет после Хиросимы, а Гарри Трумэн не охлаждал их пыл во время внутренних дискуссий, хотя и не так горел желанием повторить опыт, как они.