Об этом решении известно лишь великому визирю и старшему брату Орхан-бея. И больше никому. Это великая тайна. Хотя уже многие начинают догадываться об истинных намерениях повелителя османов. Все чаще и чаще отец передает под руку Мурад-бея бо́льшую часть армии и направляет его в самые важные походы.

Не может этого ни заметить старший сын Сулейман-паша. Многие возвеличивают его за то, что под его началом османы укрепились на европейском берегу, взяв под свою руку Цимпе и Галлиполь. Это верно. И все же… Это удача, но не воинская доблесть.

Между старшими братьями уже давно нет единства мнения и поступков. Вот и сейчас они даже не смотрят в сторону друг друга. Что ж тут поделать? Такова первоначальная цена булавы великого деда Осман-бея. Победит сильнейший и умнейший. А побежденный?

Глядя на старших сыновей, именно об этом сейчас и подумал их повелитель и отец. А потом с надеждой на справедливое будущее посмотрел на своего старшего брата Алаеддина. Ведь сколько лет в дружбе и любви они с великим визирем добивались побед и величия государства османов! Будет ли что-то похожее в отношениях сыновей Орхан-бея? Или же… Но ведь не станут убивать друг друга братья… Или же[257]…

Ох, и печальны мысли теперь в голове Орхан-бея! Еще час назад он был в восторге от своего чудесного излечения, принесенного решительностью великого визиря. А теперь повелитель османов вновь чувствует смертельную усталость. Опять его кости терзает ломота, мышцы одряхлели, а в позвоночник вонзили раскаленный кинжал.

А все началось с этого проклятого «синего шайтана».

– Снимите меня с седла, – едва слышно промолвил Орхан-бей.

Верные слуги и старшие сыновья тут же подхватили тело сползающего из седла повелителя.

– Несите в шатер! – раздался властный голос шейх-уль ислама Али-Ходжи.

– Нет! – расставил руки великий визирь. – Сейчас нельзя. Смотрите. Войско идет к своему повелителю.

Орхан-бея усадили в глубокое кресло, подарок тестя – василевса Иоанна Кантакузина, хотя ему в данный момент было куда уютнее и безопаснее под ворохом козлиных шкур.

А к подножию холма неудержимо приближалось могучее море, состоящее из людей, боевых лошадей, знамен, бунчуков, сверкающего оружия, криков и разноголосия множества духового и ударного инструментария. И это море первой волной выплеснуло пред взором повелителя тех, кого он менее всего желал сейчас видеть.

– По вашему приказу, повелитель, я привел того самого человека, которого вам было угодно назвать Шайтан-беем.

Как не узнать голос тайного пса Даута?! Сколько раз Орхан-бей его слышал и был доволен услышанным! Верный пес принес много пользы. В первые дни, когда его не стало рядом, Орхан-бей даже опечалился, как и кем заменить ловкого и всезнающего начальника тайной службы Даута? Его тайные дела, слава Аллаху, удачно принял великий визирь. Так зачем он сейчас беспокоит желающего отдохнуть повелителя?

– Отец! Отец! Повелитель! Смотри! Это он, мой спаситель и друг Гудо. «Синий шайтан». Мой Гудо!

Малыш, все еще малыш для отца, Халил тянет за руку огромного мужчину, в до боли знакомых синих одеждах. Тот улыбается Халилу своей ужасной улыбкой и не желает тронуться с колен, на которые он опустился, приветствуя повелителя грозных османов.

Над ухом Орхан-бея склоняется взволнованный, покрасневший до самого основания шеи Али-Ходжа. Он что-то долго и гневно шепчет своему господину, неприятно оставляя на ушной раковине капли своей слюны. Наконец смысл его гнева доходит до Орхан-бея и тот жестом руки велит страже подвести к нему «человека в синих одеждах».

– Что это у тебя? – дрожащим пальцем повелитель османов указывает на перстень, едва уместившийся на мизинце правой руки «синего шайтана».

– Это подарок, повелитель, – глухо отвечает Гудо, прислушиваясь к тому, как в каком-то отдаленном уголке души раздался противный смешок уже давно забытого демона, мучителя и учителя мэтра Гальчини.

Гудо повернул голову и посмотрел на Даута, вмиг побелевшего лицом. «Господин в синих одеждах» еще не знал почему, но теперь был уверен – проклятие палача вновь набросила на него свою густую сеть. Беды и несчастья и не думали покидать его.

Тысячи огненных стрел впились в мозг Гудо. В эти раны черным дымом стала возвращаться старая, проклятая болезнь беспамятства.

* * *

«Он старик. Просто старик. Ему не хватит сил. Он скоро выдохнется. И тогда…» – Гудо счастлив только от одной мысли.

Тогда!

Он мысленно с разворота уже погрузил меч в тело ненавистного мэтра Гальчини. Если даже и не погрузить, вот так – с левой стороны ненавистной дряблой шеи мучителя и наискось до самой печени, то хотя бы чиркнуть по сонной артерии… И тогда! Он был бы навсегда свободен от мучителя и учителя Гальчини. Но…

Проклятый Гальчини, не отрывая ступней от каменных плит самой большой из комнат подземелья Правды, извернулся телом так, что мгновенный удар меча Гудо не достиг даже малого возмездия за мучения и страдания. Еще мгновение и страшный удар в горло валит Гудо с ног.

Невыносимая боль, усилившаяся от страха того, что воздух уже никогда не войдет в легкие через травмированную трахею, ослабляет тело настолько, что ученик великого метра не может пошевелиться. И тогда Гальчини, проклятый Гальчини, победоносно ставит на голову поверженного ученика ногу в поношенных коротких сапогах и смеется:

– Я уверен, что ты был отличным наемником и мастерски владел оружием. И это хорошо. Мое обучение не начнется с азов науки убивать, чтобы выжить. Именно науки! И это только одна из наук, которые тебе посчастливится в ближайшие десять лет перенять от такого… Единственного под этим небом величайшего из учителей. Я единственный из живущих смог собрать в своей голове и в своем теле ценнейшие из достижений человечества, которые я вымолил, вытребовал или отнял у величайших в мире учителей. Тридцать лет я учился, тяжко, до кровавых слез, но с невероятной жаждой познания и самосовершенствования. Мои учителя были умны и безжалостны, коварны и высокомерны. Они были гении, которые ежедневно доказывали, что величайший учитель беспощадный враг ученика. Только сломав, растерев, превратив в пыль, залив слезами и вымесив это ученическое тесто, можно получить что-то близко похожее на великого учителя. Одни гении рождаются по воле того, кто известен тебе как Господь, других можно создать, отняв у них большую часть человеческих чувств и вырвав все человеческие слабости. Это второе рождение. Это уже не люди… Это ты поймешь сам. Если конечно выдержишь те десять лет, что я отвожу на твое обучение. Пятеро тех, кто был лучше тебя, не выдержали даже первых пяти лет. И запомни – великий учитель потому враг любимого ученика, потому, что он сознательно, по крупицам уничтожает себя, передавая полностью себя ему. И если все получится, я буду в тебе до самого последнего твоего вздоха. Как бы тебе это и не было печально. Я буду с тобой всегда…