«В шатре, пожалуй, найдется пустой кувшин», – вздохнул гость шатра и вернулся в его гостеприимство.

Нашелся и подходящий сосуд, и даже большее – свежие лепешки, фрукты, овощи и вяленое мясо. Запив многое из съеденного большой чашей солоноватой воды, Гудо вернулся к своей лежанке. Теперь можно было сытно полежать и спокойно подумать о том, что делать дальше. Для большего удобства можно было прикрыть веки.

В непростых размышлениях «господин в синих одеждах» и не заметил, как вновь погрузился в сон. Теперь уже в нормальный, приятный телу сон.

* * *

Гудо разбудили тихие голоса. Не то, чтобы они помешали сну, но стало неприятно, как и всякий раз, когда надоедливая муха садится на лицо и начинает по нему бродить. Невольно просыпаешься, чтобы смахнуть щекочущую липкость лап летающей твари.

– Как же к нему обращаться?

Гудо прислушался и удивился тому, что сидящие в центре шатра люди общались на венецианском языке.

– Его имя Гудо. Но он с удовольствием откликается, когда его называют «господином в синих одеждах». Это я придумал ему такое имя и велел слугам так к нему обращаться. Правда, это было давно. Еще в Бурсе.

«Господин в синих одеждах» поморщился от неудовольствия. Ведь Даут врал. Никто из слуг так его не называл. Да и он сам на это «имя» никогда не откликался. И впервые так его прозвал совсем другой человек – Франческо Гаттилузио. Но… Все же это лучше чем «Эй», «палач», «синий шайтан» и, конечно, Шайтан-бей.

– А он знает, что воины и пастухи называют его Махди? – спросил один из тех, кто говорил с бывшим начальником тайной службы османов.

– Знает, мой дорогой Сильверо. Знает. Но поверь мне, «господин в синих одеждах» обыкновенный человек и полностью осознает это. Он нормальнее всех нормальных и лишен глупости, чванства и множества того, что делает человека грешником.

– Что ж… Дай Бог, чтобы он помог нам в нашем деле. Со своей стороны скажу – все те, кто носят славную фамилию Пальмери, приложат все усилия, чтобы…

– Пальмери! – громко воскликнул Гудо и вскочил со своей лежанки.

От неожиданности все сидящие в шатре так же вскочили на ноги и отпрянули к полотняным стенам шатра.

– Пальмери!.. Пальмери!..

Восклицая эту фамилию, Гудо медленно подошел к собравшимся в жилище младшего сына повелителя османов.

– Кто Сильверо Пальмери?

– Я! – откликнулся крепкого сложения мужчина в дорогих венецианских одеждах. Он смело сделал шаг навстречу «господину в синих одеждах» и с нескрываемым любопытством уставился на страшный облик знаменитого Шайтан-бея.

– Я Сильверо Пальмери, – гордо еще раз подтвердил венецианец, при этом положив руку на рукоять меча.

– Я хочу с тобой говорить, – успокаиваясь, тихо сказал Гудо и чуть громче добавил: – Наедине!

– Но… – запротестовал было Даут, но под страшным взглядом Шайтан-бея, склонил голову и, молча, вышел из шатра.

За ним последовали остальные гости шатра Халила.

– Что ты желаешь мне сказать, «господин в синих одеждах»?

Сильверо Пальмери гордо держа голову, сделал шаг навстречу тому, кто его и пугал и интриговал более всех, кого он встречал в своей жизни.

– Энрико Пальмери… – со вздохом произнес Гудо.

– Это мой отец, – дрогнул в голосе сын узника проклятого острова Лазаретто.

Уже через час по гордому лицу благородного венецианца текли слезы:

– Значит, он так и говорил…

– Да! – кивнул головой Гудо. – Он сказал: «Моя хижина не самое достойное жилье на нашем проклятом острове Лазаретто, зато его хозяин самый высокородный из обитателей этого клочка суши. Мое имя Энрико Пальмери. Здесь я по милости самого дожа Андреа Дандоло… И если вас не пугает личный враг дожа, то его жилище к вашим услугам!

– Отец… Мой благородный отец…

Сильверо смазал ладонью слезы со своего лица и попытался улыбнуться:

– Он остался благородным и во всем верным себе. Расскажи мне еще раз о том, как вы готовили бобы.

Гудо вздохнул. Он уже трижды повторил тот отрывок из своего долгого рассказа, что так взволновал сына Энрико Пальмери.

Бобы… Это была первая передача сына для страдающего отца. Она и то письмо, что прилагалось, оживили старика. Он бы мог прожить еще очень долго. Но… Судьба, а скорее, воля коварного дожа остановили эту благородную жизнь.

Гудо опять начал рассказ о том дне, когда он принес с берега воду, письмо и припасы, присланные Сильверо Пальмери. Рассказывал и вновь мысленно вернулся к счастливым лицам милых и дорогих Аделы и Греты. Как они были рады простой пище! А скорее и точнее тому, что рядом с ними тот, кто способен защитить и накормить, уберечь и успокоить. Как они были счастливы рядом с их Гудо!

И то, что Адела возлегла с этим мужчиной совсем не оплата пищи, крова и защиты. Это то состояние женской души, когда она готова сблизиться и соединиться с мужской, желающей всю себя отдать для счастья и благополучия единственной и любимой.

Но об этом не мог рассказать Гудо. Не мог рассказать и всего того тяжкого, что пришлось пережить ему и его дорогим девочкам на проклятом острове. Особенно тогда, когда на прибрежный песок Лазаретто стражники бросили троих больных чумой.

О! Как много сил и умения пришлось приложить, чтобы вылечить их и обезопасить всех тех, кто пребывал на опасном острове. Как сопротивлялись люди Тьеполо и Фарго тем нововведениям, что были необходимы для истинного карантина острова. И как было страшно не пропустить в собственное тело черную смерть. Ведь тогда… Тогда бы умер не только Гудо и обитатели Лазаретто, но и его дорогие и милые девочки.

И все же! Они умерли – несчастные обитатели проклятого острова Лазаретто. Об этом сознался сумасшедший юнец и секретарь дожа Анжело. Сознался, когда уже лодка с беглецами прибыла в Венецию. Сознался для того, чтобы обвинить своего покровителя Андреа Дандоло в бесчеловечности и в невероятном коварстве. Тем он желал унизить врага своих друзей тамплиеров, а этих гонимых церковью и светской властью рыцарей Храма поднять в глазах Гудо. Анжело даже показал стеклянную колбу, выданную ему дожем, для умерщвления всех тех, кто пребывал на проклятом острове. Объяснил и причины, главная из которых та, что должны были исчезнуть все свидетели знавшие «человека в синих одеждах».

Отныне этот необходимый папе и церкви человек должен был стать его «личным сокровищем», с головы которого нужно было вырвать все полезное из знаний тамплиеров. А потом уж выгодно продать папе, или же шантажировать наместника Господа на земле.

Еще дож Андреа Дандоло желал стереть память о своей личной тюрьме Лазаретто, куда он завозил своих личных врагов. Тюрьме, куда никто из городской власти и родственников несчастных не желал наведаться под страхом черной смерти. Тюрьме, в которой всех можно было разом умертвить при необходимости. Особенно тогда, когда в сенате начались вопросы о законности и правилах карантина на острове Лазаретто[264].