бутылка «Мэд Дога», на столе напротив – пустая коробка из-под пончиков «Хостесс». В итоге окажется, что смерть в отеле «Пеннингтон» печальна, но убийством не является.

Патрульный Южного района – молодой парень, новичок на улицах, – стережет место преступления со всей строгостью.

– Скажи мне честно, – говорит Лэндсман.

– Сэр?

– Это ты стрескал все пончики?

– Что?

– Пончики. Это ты их доел?

– Никак нет.

– Уверен? – Лэндсман смотрит, не меняясь в лице. – Хотя бы один, да?

– Никак нет. Их не было, когда я приехал.

– Ну ладно, тогда молодец, – отворачивается детектив. – Ты подумай, Том: коп, который не любит пончики.

У лета больше своих особых ужасов, чем у других времен года. Взять, например, Даннигена с Рикером в сорокоградусную жару и старика в захламленной подвальной квартире на Ютоу-стрит. Тот успел сильно разложиться – томился здесь неделю, если не больше, пока кто-то не учуял вонь и не заметил пару тысяч мух за окном.

– Пришлось их выкурить, – говорит сотрудник медэкспертизы, закуривая сигару. – Если у вас есть, что поджечь, присоединяйтесь. Думаете, сейчас хреново? Вы погодите, когда мы его перевернем, будет еще хуже.

– Да он у тебя лопнет, – говорит Данниген.

– Только не у меня, – отвечает медик. – Я художник.

Рикер смеется, потом смеется еще громче, когда медики попытались легонько перевернуть раздутый труп, а тот треснул, как перезрелая дыня, и на грудной клетке расползлась плоть.

– Господи ебаный боже, – говорит медик, роняя ноги мертвеца и отворачиваясь с позывами рвоты. – Господи ебал-я-свою-работу боже.

– Так себе видок, приятель, – бурчит Рикер, поглубже затягиваясь сигарой и глядя на кишащую массу личинок. – У него все лицо шевелится – прям свинина с жареным рисом. Похоже?

– Один из худших на моей практике, – произносит медик, переведя дыхание. – Судя по количеству мух, я бы сказал, как минимум пять-шесть дней.

– Неделя, – говорит Рикер, закрывая блокнот.

На стоянке снаружи расположился патрульный из Центрального, первый прибывший в квартиру, – он ускользнул пообедать перед своей машиной, пока кассетник на приборной панели вопит все тот же летний хит.

«It takes two to make a thing go right…»

– Как ты можешь есть на таком выезде? – спрашивает Данниген в неподдельном изумлении.

– Ростбиф слабой прожарки, – отвечает коп, гордо показывая вторую половину сэндвича. – Ну а что, у нас только один обед за смену.

Летом надо записывать, чтобы помнить, что и у кого. Константин и Келлер – в Пигтауне, работают над убийством в баре, где подозреваемый оказался тем самым пацаном, что четыре года назад забил и ограбил престарелого школьного учителя. Уолтемейер и Уорден – в регги-клубе у метро на Северо-Западе, где на входе лежат мертвый ямаец и десяток девятимиллиметровых гильз, а внутри сгрудилось еще семьдесят джейков, которые самому Джа клянутся, что ни хрена не видели, mon[50]. Данниген – в Перкинс-Хоумс, с телом в чулане; Пеллегрини – в Центральном, с телом в канаве; Чайлдс и Сиднор – на Востоке, со скелетом женщины под крыльцом дома в уличном ряду, который спустя три недели наконец свяжут с заявлением о пропавшем человеке. Крошечная, и восемнадцати не было, весом килограммов сорок, а ее отчим-мразь только и дожидался, когда ее мать уедет из города на неделю. Тогда он позвал в вечер субботы трех приятелей, и после ящика пива они пустили ее по кругу, а потом задушили, потянув полотенце на шее в разные стороны.

– Зачем вы это делаете? – умоляя, спрашивала она.

– Прости, – ответил отчим. – Так надо.

В душном зловонном воздухе вместе с температурой растут и падают крики, вопли и проклятья. Крещендо наступает в последнюю и самую жаркую неделю июля – шесть дней душегубки, когда городская полицейская частота похожа на бесконечную ленту:

– Сорок пять сто Пимлико, нечетная сторона, задворки, женские крики… Тридцать шесть сто Говард-парк, вооруженный человек… Двадцать четыре пятьдесят один Друид-Хилл, нападение… Код тринадцать. Калхун и Мошер. Код тринадцать… Четырнадцать пятнадцать Ки-хайвей, мужчина избивает женщину…

И вот звонок диспетчера, которого все боялись, вызов в дневную смену, поступающий, только когда жара действительно толкает не того человека не на ту мысль не в том месте.

– Код тринадцать. Семь пятьдесят четыре Форрест-стрит.

Все начинается с одного зека и одного охранника, выясняющих отношения в будке в конце двора для прогулок у блока 4. К ним присоединяется еще зек, потом третий, четвертый, и каждый – с алюминиевой битой для софтбола. Бунт.

Детективы вылетают из офиса пачками – Лэндсман, Уорден, Фальтайх, Кинкейд, Дэйв Браун, Джеймс, – все едут к Мэрилендской тюрьме, или по-другому «Пен»[51], – серой каменной крепости на восточном краю городского центра, служившей тюрьмой строгого режима для всего штата с тех времен, когда президентом был Джеймс Мэдисон. «Пен» – это конечная для всех безнадежных случаев в исправительной системе штата, последнее пристанище для тех, кто не смог ужиться в тюрьмах Джессапа и Хейгерстауна. В Мэрилендской тюрьме, где есть камеры смертников и газовая камера, содержатся люди, чей средний срок – пожизненное, а ее старинное южное крыло в докладе генпрокурора штата названо «девятым кругом ада». Как ни посмотри, обитателям «Пен» терять нечего; и самое страшное, они это знают.

Уже через пятнадцать минут охранники «Пен» полностью уступают дворы тремстам заключенным с заточками, дубинками и всем, что под руку подвернулось. Двух охранников избивают битами во дворе блока 4, еще одному врезали металлическим грифом из спортзала. Четвертого загнали в тюремный магазин, где тот обнаружил, что выход заперт. Охранница по ту сторону металлических ворот, побоявшись их отпирать, в ужасе наблюдает, как шесть-семь заключенных бьют охранника до полусмерти и наносят ему ножевые ранения. Еще двадцать заключенных выволакивают другую охранницу из клиники на южной стороне двора, жестоко избивают ее, потом снова врываются туда, чтобы наброситься на тюремного психолога. Перед тем как их оттеснил наряд охраны, влетевший в ворота со стороны Мэдисон-стрит, они успевают поджечь клинику, спалив заодно все психологические экспертизы, какие смогли найти. Прибывает подкрепление во главе с замдиректора тюрьмы, отбивает клинику и спасает охранницу и психолога, который свалился на пол своего кабинета под градом ударов металлической трубой. Заключенных медленно теснят к концу двора – отступление превращается в бегство, только когда двое охранников в дверях клиники открывают огонь из дробовиков. Двое раненых зеков падают на асфальт.

Охранники на вышках восточной и западной стен пытаются стрелять поверх голов – но только усиливают хаос, задевая как заключенных, так и сослуживцев. Перед вышкой западной стены падает охранник из-за дроби, выпущенной с восточной стены в двухстах метрах от него. Сегодня нет попыток побега, захвата заложников, требований, переговоров. Это насилие ради насилия