Вернувшись в Америку, Светлана погрузилась в хаос своей повседневной жизни, включающей ритуал распаковывания вещей и изучения новых окрестностей своего жилья. Оно сразу ей не понравилось. В округе не было места для прогулок, по вечерам улицы были забиты машинами, Светлана скучала по красивым деревьям Принстона. Но она подписала договор о покупке дома и была вынуждена его соблюдать. Светлана проклинала себя. Она должна была получше все изучить. Светлана с нетерпением ждала, когда Ольга вернется из Висконсина. Без дочери она просто слонялась по пустому дому в надежде, что вещи сами появятся на своих местах.

Затем она, к своему ужасу, обнаружила, что директор и большинство учеников в новой школе Ольги были украинцами. Как они отреагируют, когда узнают, кто Ольга такая? Большинство злобных писем она получала от украинцев, которые желали ей «быстрей умереть или вернуться в красную Москву, где тебе самое и место».

У Светланы была склонность к тому, чтобы порой убеждать себя в каких-то параноидальных опасениях, чтобы сделать то, что ей действительно хотелось. В данном случае ей хотелось переехать, и она задалась вопросом, что будет, если в школе узнают, что Ольга — внучка Сталина? Школа Стюарт охраняла конфиденциальную информацию Светланы и Ольги.

Но, по правде говоря, эта паранойя была реакцией на многочисленные нападки политических эмигрантов из Советского Союза. Это была автоматическая самозащита. Чистки и голод на Украине во время сталинского режима были очень жестокими. Нужно было только найти человека, которого можно ненавидеть за все это. Светлана решила, что она не может рисковать. Им нельзя оставаться в Лоренсвилле. Они снова должны переехать.

Почувствовав себя загнанной в угол, Светлана начинала действовать, не задумываясь, принимать необдуманные решения. Она нашла другой дом, на этот раз в соседнем городке Пеннингтоне, и купила его, еще больше опустошив свой банковский счет. Теперь у нее был этот дом, дом в Лоренсвилле и почти не было денег. Она печально писала Китти Маггеридж: «Я чувствую себя плохой матерью».

По крайней мере, Пеннингтон был старинным городком, где были тротуары. Дом № 440 по Скед-стрит был типичным домиком под щипцовой крышей на окраине города. В нем было две спальни наверху, гостиная с дровяным камином, столовая, которую Светлана превратила в кабинет и большая кухня, окнами выходившая на закрытый задний двор. Большие деревья защищали Светлану от взглядов соседей. Она начала перекапывать заднюю лужайку, чтобы посадить садик, и записала Ольгу в школу Толл Гейт в Пеннингтоне.

Но угомониться Светлана никак не могла. Она писала Китти Маггеридж:

Ох, мне хотелось бы, чтобы не было забора, и поля и холмы уходили в бесконечность. Или чтобы было море, озеро или река — что-нибудь, что не имеет границ. Честно говоря, мне не нужен этот огород, потому что крестьянские корни во мне не сильнее, чем цыганские корни, доставшиеся мне от дедушки Аллилуева. Я бы хотела отправиться в длинное путешествие по всему миру, желательно, на грузовом корабле, в маленькой каюте, чтобы мы подолгу стояли в каждом порту, где обычно не бывают туристы.

Светлана трогательно ссылалась на своих предков по материнской линии. Бабушка Ольга была из немецко-грузинской крестьянской семьи, а дедушка Сергей — наполовину грузин, наполовину цыган. Это было родство, которым она могла гордиться. Если бы Светлана не потеряла свои деньги, она могла бы путешествовать — снова поехать в Индию, затем — в Китай, Японию, Южную Америку, Испанию, Грецию. Но, как она говорила Китти, жизнь 99 % людей совсем не похожа на их мечты. По крайней мере, у нее была ее драгоценная дочь. «Поэтому я возвращаюсь к своей стирке… и ремонту в доме».

Светлана возобновила контакты со своей старой грузинской подругой Учей Джапаридзе, которая теперь была профессором в Хартфордском университете, в Коннектикуте. Уча ужаснулась, узнав, что они живут в деревенском Пеннингтоне. Это убьет Ольгу! Они обе в итоге превратятся в Арчи Банкера (Герой известного американского ситкома, выходившего в 1979–1983 годах, олицетворяющий образ провинциала и узость взглядов — Прим. пер.). Чтобы узнать жизнь, Ольга должна жить в Нью-Йорке. Уча предложила ряд частных школ, куда бы девочка могла поступить. Светлана писала Розе: «Я так счастлива, что хоть кто-то говорит мне об этом. И она уже взяла наши жизни в свои руки».

Одним из самых худших последствий непростого детства Светланы был страх действовать самостоятельно и сделать что-то неправильно. Практически всегда ей был нужен человек, на которого она могла бы положиться. Светлана говорила Розе: «Я знаю, что у меня не получилось найти свой собственный путь в этих современных джунглях свободы, куда я бежала четырнадцать лет назад» и передавала слова Учи. А Уча говорила: «Людка (сын Учи) — мужчина, и он может взять твою жизнь в свои руки и позаботиться о тебе и Оленьке. Она почти кричала на меня, а я таяла как мороженое под солнцем, и из глаз у меня лились слезы, горячие слезы любви и благодарности, счастья принять все это, подчиниться и согласиться, потому что я знала, что она понимает. Я знала, что она знает». Несмотря на то, что она видела свое подчинение как падение, Светлана, казалось, не могла сопротивляться. Она говорила Розе: «Я полностью потеряла волю. Если что-нибудь или кто-нибудь не возьмет меня за руку и не подтолкнет по правильному пути, я не смогу ничего сделать сама».

Какой-нибудь психиатр мог бы диагностировать у Светланы маниакальную депрессию или биполярное расстройство, но такой диагност совершенно не принимал в расчет то давление, которое она испытывала всю свою жизнь как дочь Сталина. У Светланы, казалось, было две модели поведения: полное подчинение или постоянное сопротивление. Она вышла замуж за еврея против воли своего отца задолго до того, как стала невозвращенкой, за что, как она была уверена, Сталин убил бы ее, если б был жив. Воля отца существовала в ее голове и после его смерти. Она всегда боролась за то, чтобы жить только под своей властью, чтобы найти свой путь. Она без возражений принимала советы других людей, а потом восставала. Каждый новый шаг был неизбежно чреват какими-то последствиями. Поступала ли она правильно? Хотя можно сказать, что ее желание подчиняться более сильной личности было частью советской психологии. В Советском Союзе для того, чтобы выжить, необходимо было найти какого-нибудь покровителя, под крылышком которого можно чувствовать себя безопасно.

Светлана думала не о Нью-Йорке, а о Европе. Как многие эмигранты из Европы, она считала американских детей недисциплинированными. Ольга уже была маленькой бунтаркой. Светлана рассказывала Розе: «Мы ведем себя в точности, как описано во всех этих ужасных книжках о матерях и дочках… Моя американская дочь постоянно не соглашается со мной по любому поводу». Ольга была одаренным ребенком, плохо успевающим в школе. Светлана знала, что ее дети получили великолепное, хотя и социалистическое образование: Иосиф был хирургом, Катя — вулканологом. Если бы Ольгу приняли в закрытую школу в Швейцарии или Англии, это могло бы вернуть ее обратно на верную дорогу.

Светлана разослала запросы в английские и швейцарские школы, где обучение велось на английском языке, и предупредила друзей, чтобы, если они будут наводить справки от ее имени, ни в коем случае не упоминали, кто она такая. Меньше всего ей было нужно, чтобы в американских газетах написали, что она собирается покинуть США. Светлана предпочитала оставаться невидимкой. Получив приглашение на президентский обед в Белом доме в честь столетия со дня рождения Франклина Делано Рузвельта, Светлана написала Нэнси Рейган, что больна. Перспектива служить заменой своему отцу раздражала ее.