Он задержался у самого входа в выставочный зал, потому что путь ему преградила видная леди в сером полосатом платье и джентльмен в костюме-тройке. Они слишком углубились в разговор и не замечали, что мешают кому-то пройти. Эдвард вдруг услышал, как женщина возбужденно воскликнула:

— Гарри, но мы просто должны это купить! Слава Богу, Жак показал нам эту вещь! Мы должны ее купить, даже если придется держать ее в хранилище. Мы не можем допустить, чтобы такая изумительная работа покинула страну, просто не можем, и ты понимаешь это не хуже меня!

— Луизина, — покачал головой джентльмен, — но у нас в хранилище уже висит не менее потрясающий и такой же шокирующий Курбе!

— Прошу тебя, — умоляющим тоном произнесла леди, сжимая руку мужа. — Мы должны заполучить эту вещь, даже если и не осмелимся повесить ее открыто!

— Я подумаю.

И они вошли в выставочный зал.

Эдвард изумленно смотрел им вслед, гадая, о чем это они говорили, и радуясь, что дама так страстно хочет купить какую-то из работ Софи. Женщины имеют привычку добиваться своего, так что нетрудно было догадаться: по крайней мере одна картина будет продана в этот день.

Наконец Эдвард, миновав группу мужчин, вошел в большой выставочный зал. И сразу ему в глаза бросилась картина, на которой был изображен он сам.

Сердце Эдварда остановилось.

Он узнал ресторан «Дельмонико» еще до того, как подошел ближе и рассмотрел маленькую бронзовую табличку на стене, рядом со своим ярким, живым портретом. Пульс Эдварда участился. Несколько мгновений он смотрел на себя — такого, каким увидела его Софи… Она снова приукрасила его, сделав куда более привлекательным и элегантным, чем он был на самом деле. Хотя на этом портрете Софи наделила его еще и ленивой беззаботностью.

Ошеломленный, Эдвард обвел глазами стены зала. Здесь было больше тридцати работ, и на восьми холстах изображен он, Эдвард. Но лишь «Дельмонико» соответствовал реальности. На остальных картинах Софи поместила Эдварда в такие места, где он вообще не бывал — в основном это были какие-то парижские кафе или людные улочки. На одних портретах на заднем плане просматривались человеческие фигуры, на других — нет. И каждая работа, казалось, схватывала момент живой, текучей жизни. Но ведь таких моментов никогда не было. Софи придумала их. Или, может быть, она помнила выражение его лица при разных обстоятельствах — и лишь обстановка оказывалась вымышленной?

В следующее мгновение Эдвард, изумленно глядевший на собственные портреты, окружающие его с четырех сторон, все понял. Эти картины Софи написала в последние два года, после того как, отказав ему, уехала в Париж учиться живописи. Все то время, что Эдвард провел в Южной Африке, трудясь как раб на своем алмазном руднике и думая о Софи день и ночь, она вовсе не веселилась с друзьями и любовниками в барах и кабаре. На выставке слишком много картин, значит, Софи работала как одержимая. А ведь она к тому же была беременна и готовилась к рождению их дочери. Похоже, она уделяла живописи каждое свободное мгновение, трудилась не покладая рук, иначе она просто не смогла бы сделать так много. Эдвард никогда в жизни не был так изумлен и так переполнен чувствами, и никто не сумел бы удивить его так, как эта женщина, которая должна вот-вот стать его женой.

И еще одно стало предельно ясным Эдварду. Все то время, пока они были далеко друг от друга, Софи любила его так же страстно, как и он ее. До безумия страстно.

Софи пришла в галерею одна. В какой-то момент ей захотелось попросить Эдварда пойти вместе с ней. Она вдруг испугалась, что ее отвергнут критики и публика, и ей захотелось ощутить рядом с собой силу Эдварда, его поддержку, захотелось, чтобы он был рядом с ней. Но надо быть сильной. Она должна постоянно помнить: она ведь сама не хотела, чтобы Эдвард увидел ее работы.

Софи явилась к Дюран-Ру за полчаса до официального открытия выставки, и сердце ее тяжело ворочалось в груди, словно каменная глыба. Ей не удалось поговорить с Жаком, тот был слишком занят последними приготовлениями, он зачем-то решил поменять местами кое-какие из работ. Минуты тянулись для Софи, как часы. И вдруг распахнулись двери, и в зал вошли первые посетители…

Галерея быстро до отказа наполнилась людьми. И тут Софи заметила свою мать и Ральстона. Она замерла от испуга — она вообще не ожидала увидеть их здесь. Ей нечего было сказать Сюзанне, но Бенджамина она должна поблагодарить за то, что он пришел сегодня поддержать ее, и за то, что прислал ей чек на огромную сумму — в качестве свадебного подарка. Софи шагнула к ним и слишком поздно заметила, что позади Ральстонов стоит маркиз Коннут.

— Софи, дорогая! — воскликнула Сюзанна.

Софи холодно кивнула ей, потом, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Бенджамина в щеку. Он выглядел ужасно. Слезы затуманили глаза Софи. Ей так хотелось сказать, что с Лизой все в порядке, ведь Бенджамин страдал, мучился. Но тут она почувствовала на себе холодный взгляд маркиза — он ждал, что Софи выдаст себя и признается, где прячется Лиза. Софи сжала руки Бенджамина.

— Спасибо, что пришел… и спасибо за щедрый подарок.

Он с трудом улыбнулся.

— Я так рад, что ты наконец выходишь замуж, Софи! И… — он обвел взглядом выставочный зал, — и теперь я понимаю, что Деланца — именно тот человек, который тебе нужен. Я желаю тебе счастья, дорогая.

Софи хотелось заплакать. Но она лишь благодарно кивнула Бенджамину. Если он, лишь взглянув на картины, сразу понял, как она любит Эдварда, то, наверное, это поняли и все остальные посетители выставки? Но завтра они поженятся. Наверное, это будет выглядеть совершенно естественно. Наверное, все подумают, что они женятся по любви, и скандал из-за того, что она родила от него ребенка до свадьбы, понемногу затихнет. Вот только никто не будет знать настоящей правды — что бедная Софи О'Нил безответно влюблена в негодяя и распутника.

Сюзанна снова попыталась привлечь внимание дочери:

— Дорогая, прошу тебя…

Софи мельком глянула на бледное лицо матери, на ее полные боли глаза и отвернулась. Она думала об Эдане и не могла простить Сюзанну, при этом пытаясь забыть, что это слишком жестоко — отказываться от собственной матери; она постоянно напоминала себе, что Сюзанна хотела совершить нечто ужасное, хотела отдать свою внучку чужим людям.

Софи постаралась взять себя в руки. Ну почему она раньше не сообразила, что Сюзанна явится на открытие выставки? Интересно, по-прежнему ли Сюзанне неприятно и непонятно ее искусство. Впрочем, теперь мнение матери ничего не значило для Софи.

— Софи, cherie, я думаю, выставка будет иметь грандиозный успех! — воскликнул подошедший Жак.

Софи обернулась к нему и слабо улыбнулась:

— Не знаю… Мне кажется, все эти дамы ужасно возмущены тем, что я собой представляю, тем, как я живу, и тем, что я написала так много портретов Эдварда — он ведь отец моего ребенка, им всем это прекрасно известно. Боюсь, они пришли просто поглазеть и поискать новых поводов для сплетен.