— Не до танцев, — сурово предупредил Ветеран. — Внимание! Головные уборы — надеть. Группа, смирно!

Все встали навытяжку. Дымка тоже.

— Равнение на стенд!

Всех повернуло лицом к трем портретам в черных рамках.

— Во вторник, 29 апреля 254 года, — выдержав паузу, Ветеран заговорил четко и размеренно, как по бумаге, — при исполнении служебного долга погиб, защищая человека, киборг Фараон. Мы отдаем ему честь в последний раз.

— Служить и защищать, — сказал Этикет, рывком приложив правую ладонь к пилотке.

— Служить и защищать, — повторили серые в один голос, отдавая честь. Помедлив мгновение, выполнила это и Дымка.

В кают-компании вдруг зазвучал надрывный мотив; это Ветеран воспроизводил из памяти сигнал горниста «Шлемы снять, приспустить знамена», печальную мелодию воинских похорон. Не было ни гроба, задрапированного флагом, ни прощального салюта — киборги уходят из жизни подчеркнуто скромно, как и живут.

С минуту все молчали стоя, склонив головы; Дымка не решилась сменить позу.

Трое глядели на Дымку со стенда, обычно скрытого сдвижной панелью, — квадратное лицо лысоватого мужчины с толстым носом и мелкими глазками, женщина с неприятно жестким выражением, в обрамлении гладкой, прилегающей прически, и молодой парень с вытянутым худым лицом. «ХВОСТ», «ШИРМА», «ФАРАОН». Свободного места на стенде было еще много.

Церемония закончилась; все вернулись к своим занятиям, а Ветеран принялся осматривать имитаторы.

— А у нас тоже были убитые, — сказала Дымка и, заметив, что на ее слова все прервали работу, добавила: — Я бы могла спеть по ним эту музыку. Я запомнила. Мне ваш обряд понравился.

— Многовато чести вашим, чтоб их под «Шлемы снять» поминали, — сухо откликнулась Кокарда. — Не хватало еще, чтоб нелегалов, да после войны… Отойди от стенда! — сердито крикнула она, увидев, что Дымка подходит к памятным портретам.

— Я ничего не испорчу, — попыталась оправдаться Дымка. — Я не буду трогать…

— Это не твоя память. Я тебе запрещаю приближаться к стенду.

— Ты не права, — неожиданно вмешался Кавалер. — Ты противоречишь приказу 9103-ЕС. Они с нами в одном подчинении, как младшее звено.

— Они не входят в усиление проекта! Они никто, они подопытные.

— А мы — контрольная группа в том же эксперименте.

— Все равно не позволю! — кипятилась Кокарда. — Ее гадина-подружка привела маньяка, и он убил Фараона. Такое не прощают.

Дымка недоуменно смотрела то на Кокарду, то на Кавалера и пыталась уразуметь, в чем же она провинилась, почему ее гонят. Кажется, ничего плохого не сделала… Что за подружка? Какой маньяк?..

— Я буду поминать всех погибших, — предложила она, чтоб помириться с Кокардой. — Без различия. Все киборги умирают за людей.

— Вот как?! И те, что убивают нас, — тоже?! — От возмущения Кокарда встала. Поднялся и Бамбук, обращаясь к Этикету:

— Капитан, у нас конфликт.

— Я не нарушу никаких правил, если выкину ее из кают-компании, — вслух рассудила Кокарда, делая шаг к Дымке; та попятилась, беспомощно оглядываясь на Кавалера, — и он двинулся навстречу, чтобы защитить ее.

— Всем оставаться на местах, — приказал Этикет, оказавшись между Кокардой и Дымкой. — Я выскажу свое мнение.

Он повидал немало таких стычек на своем веку; его не зря назначили координатором.

— У нас одна задача, — Этикет обвел глазами подчиненных, наблюдая за их реакцией, — помощь человеку. Война и оружие придуманы не нами; все вещи и понятия мы получаем от хозяев и пользуемся ими так, как учат люди. Поэтому мы боремся с теми, кто угоняет киберов и портит им мышление. Мы сделали бы непростительную глупость, применив к СВОИМ людской принцип вражды идеологий. — Он положил руку Дымке на плечо, и она не испугалась. — Она как могла исправляла вред, приносимый наркотиками. Она помнит, что жизнь человека — высшая ценность; она понимает, что памяти заслуживают все, кто подтвердил это своей смертью. Ее память разрушена, сознание — искажено. Она принадлежит к другой группе. Будучи изолированной, она хочет интегрироваться в наше общество. Нельзя попрекать ее поступками, о которых она не помнит. Но и принять ее к себе сейчас мы не можем — мы-то помним все. Поэтому я запрещаю любые проявления агрессии по отношению к Дымке, а тебе, Дымка, нельзя входить в кают-компанию. Это приказ.

— Я уйду с ней, — промолвил Кавалер, накрыв ладонью второе плечо Дымки.

Вместе они повернулись и вышли.

Воцарилась тишина. Серые обменивались короткими фразами через радары.

— Ты останешься мне братом? — с тоской и надеждой спросила Дымка, устремив на Кавалера полные мольбы глаза. — Я ничего не помню, я не знаю, куда идти и что делать, у меня есть только бог и ты…

— Да, — коротко ответил Кавалер.

«А раньше у меня была семья, — подумала Дымка, — раньше… Где? Когда это было? Почему я вспоминаю их без лиц, почему я кричу без голоса?..»

«Взрыв», созданный для уничтожения приоритетной информации, связанной с опознаванием, прошел лавиной и стер начисто все относившееся к ее свободной жизни. Как в низине, залитой селевым потоком, торчат лишь самые высокие деревья, так в памяти Дымки остались вершины самых общих социальных знаний — псалмы и религиозные агитки, простые двигательные реакции и бытовые навыки, куски из газет и кадры из передач. А еще она помнила, что она играла перед телекамерой и снималась в рекламе… А еще у нее была семья?.. Или это вторгается какой-то сериал?.. Попробуйте построить жизнь заново на таком фундаменте.

Кавалер, поникнув, сидел на скамейке в тренажерном зале. Лицо его снова перекосилось. Дымка села рядом, аккуратно взяла его за руку:

— А я не обижаюсь, что меня попросили уйти, — она слабо и светло улыбнулась в пустоту. — И ты не обижайся. Я буду молиться за всех, мне это не запретили, только по-своему. Мы все разобщены злобой, обидой, завистью, предрассудками, а бог — это любовь. У бога нет обиды, зависти и злобы; мы все — его дети, он любит нас. Придет день — и мы соберемся вместе, как одна единая семья, и возьмемся за руки, и будем радоваться и ликовать.

— Да, — оттаял понемногу Кавалер, — мы сошли с одного конвейера, нам нечего делить.

— Конвейер, — Дымка вглядывалась в стену напротив, пытаясь восстановить что-то из прошлого, — да… А потом я была рождена вновь… у меня была семья! Настоящая семья, у меня были мать и сестры. Две из них погибли: Симаруэль и Миккелин. Боже, смилуйся над Симаруэль и Миккелин… Хармон из Баканара… серые отродья…

Лицо Дымки напряглось и исказилось от усилия — она сравнивала, она вспоминала; логические цепи выстраивались одна за другой. Она вскочила, вскрикнула от нахлынувших чувств, отшатнулась, закрыла лицо руками. Пепельные волосы рассыпались и упали вниз. Кавалер сидел неподвижно и с выражением сердечной боли глядел на нее.