— А что это такое? И почему вы думаете, что Алексис этим болел? И какая разница, чем он болел?

— При гемофилии кровь не свертывается. От малейшей царапины можно истечь кровью и умереть. Можно умереть от удаления зуба или порезавшись бритвой, если не уметь с этим справляться. В лучшем случае будете часами истекать кровью, как резаный поросенок. А если упадете или ударитесь, начнется внутреннее кровотечение, которое проявляется в виде огромных шишек и отеков и причиняет адскую боль. Но даже если вы себя бережете как зеницу ока, все равно могут возникнуть кровоизлияния в суставы — вообще без причины. Они случаются время от времени, вызывают жуткие боли и лихорадку. Отсюда и антипирин, если я правильно помню. Хуже того, обычно это приводит к окостенению суставов, и человек становится полным калекой.

— Царевич этим страдал, конечно, — сказала Гарриет. — Я про это прочла в книжках Алексиса. Так глупо, что я не вспомнила об этом в связи с обстоятельствами убийства.

— А я и не вижу никакой связи, — упорствовал инспектор, — разве что теперь понятно, почему Алексис был таким нюней. Вы думаете, это доказывает, что Алексис и правда был королевских кровей? И что большевики…

— Это может доказывать все, что угодно, — перебил Уимзи. — Но как же вы не видите, дорогой мой старый осел, что это сводит на нет всю медицинскую экспертизу, камня на камне от нее не оставляет! Мы решили, что смерть наступила в два часа, потому что кровь не свернулась. Но если Алексис был болен гемофилией, его кровь не свернулась бы до второго пришествия. Значит, он мог умереть в полдень, а мог — на рассвете, почем знать. Вообще-то кровь через несколько часов могла начать свертываться — это зависит от тяжести его болезни, — но судить по ней о времени смерти нельзя никак.

— Господи боже мой! — ахнул Ампелти. Он сидел с раскрытым ртом. — Да, но тут загвоздка, — продолжил он, немного придя в себя. — Если он мог умереть в любое время, как мы докажем, что это случилось в двенадцать?

— Очень просто. Во-первых, это должно было случиться в двенадцать, потому что на это время у подозреваемых есть алиби. Шерлок Холмс однажды сказал: «Только замыслив преступное, человек желает подготовить себе алиби»[239]. Должен признаться, это преступление кое в чем действительно уникально. Впервые на моей памяти убийца не знал, на какое время ему понадобится алиби. Неудивительно, что свидетельства, услышанные на дознании, совершенно сбили Генри Уэлдона с толку!

— Да, но… — заволновался инспектор, — нам-то этого достаточно, но ведь это не доказывает, что он был убит, — то есть прежде чем доказывать что-то еще, надо доказать, что было убийство. Я имею в виду…

— Вы совершенно правы, — ответил Уимзи. — В отличие от Генри Уэлдона, вы способны обнаружить petitio elenchi.. Но глядите: если Алексиса видели живым между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого и мертвым в два часа, значит, он умер в тот промежуток времени, на который приходятся алиби. Это мы знаем наверняка. Думаю, можем еще немного уточнить время. Джем Поллок с дедом озадачили нас, сообщив, что вроде бы видели лежащего на скале человека задолго до двух часов. В этом случае он, скорее всего, был уже мертв. Теперь мы знаем, что они, по всей вероятности, говорили правду, и можем не записывать их в сообщники. Промежуток времени, в который наступила смерть, можно сузить примерно до двух часов — скажем, с 11.30, когда Алексис дошел до скалы, до половины второго, когда тело впервые попалось на глаза Поллокам. Этого вам должно хватить, особенно если доказано, что один из сообщников владел орудием убийства. Вряд ли вам удалось установить, что бритву прислали Уэлдону почтой?

— Мы пробовали это выяснить, но ничего не вышло.

— Конечно. Не удивлюсь, если Уэлдон в среду ездил в Уилверкомб именно за бритвой. Ее очень просто могли где-нибудь для него оставить. Конечно, хитрый черт Мокэмб позаботился о том, чтобы самому в этот день в Уилверкомбе отсутствовать, но что может быть проще, чем оставить в табачной лавке или где-то еще маленький сверток для своего друга мистера Джонса? Вам бы это проверить, инспектор.

— Проверю, милорд. Вот только… Не пойму, почему Уэлдона и Мокэмба так удивило то, что они услышали на дознании. Разве Алексис не рассказал им об этом своем недомогании? Если он считал, что оно подтверждает родство с Романовыми, должен был им в первую очередь все выложить — это очевидно!

— О, вовсе нет. Совершенно ясно, что Алексис ревностно хранил свою маленькую тайну. Для человека, желающего возглавить революцию, это плохая рекомендация: он рискует в любой момент слечь от мучительной и неизлечимой болезни. Да и «Феодора» вряд ли соблазнилась бы женихом, если б узнала, что у него гемофилия. Нет-нет — бедняга, должно быть, трясся от ужаса при мысли, что они могут про это узнать.

— Да, понимаю. Это даже естественно, если подумать.

— Если вы эксгумируете тело, — продолжал Уимзи, — то, скорее всего, обнаружите характерные утолщения суставов, которыми сопровождается гемофилия. Полагаю, вы также можете получить подтверждение, опросив знакомых Алексиса в Лондоне и Америке. Я почти уверен, что он был болен.

— Как странно все это обернулось для Уэлдона и компании, — сказала Гарриет. — Им так повезло в одном и так не повезло в другом. Сначала они придумали очень приличный план, который зависел от алиби и от маскировки. Потом неожиданно появилась я и разрушила их маскировку. Это невезение. Но в то же время я проявила ум и наблюдательность там, где не надо, что дало им гораздо лучшее алиби на совсем другое время, и это была удача. Затем из-за трехсот фунтов пропал труп — к их сильнейшей досаде. Но тут опять встряла я со своими показаниями и фотографиями, привлекла внимание к этой смерти, и труп нашли. Затем, когда, к их ужасу, изначальное восхитительное алиби оказалось бесполезным и опасным, появился бедняжка Перкинс — разумеется, невинный, как молочный поросенок, — и предоставил им железное алиби на другое время. Тут мы нашли подкову, и их песенка была бы спета, если бы не потрясающая удача с этим свертыванием крови. И так далее. Неописуемая путаница. И во всем на самом-то деле виновата я. Если б не мой ум и сообразительность, никто бы вообще ничего не узнал о состоянии крови, и мы бы решили, что Алексис умер задолго до моего появления. Это все так сложно. Сама не знаю, помогло мое присутствие или помешало.

— Все так сложно, — со стоном проговорил инспектор, — что, боюсь, никакие присяжные в это не поверят. А ведь еще главный констебль. Спорю на что угодно — он начихает на все дело разом. Скажет, что мы все равно не доказали, что это не самоубийство, и давайте оставим всех в покое. Он зол на нас как бешеный пес за арест этих троих, а если я приду к нему и расскажу о гемо-как-там-ее, его точно хватит удар. Послушайте, милорд, если мы все же предъявим обвинение — вы правда верите в успех этого безнадежного дела?

— Я вам вот что скажу, — ответила вместо Питера Гарриет. — Вчера вечером миссис Уэлдон приняла приглашение на танец от месье Антуана, и Генри это совсем не понравилось. Если вы отпустите Генри Уэлдона и Мокэмба на свободу, во что вы оцените эти две жизни — Антуана и миссис Уэлдон?