Помрачнела, зябко дернула плечами.

– Все мои друзья там остались… А меня не взяли из-за этого дурацкого ранца, была курьером.

Взглянула в глаза.

– Их нет, а ты, Николай, живой. Может, это и справедливо, ты землянин. Но все равно, горько.

Лейхтвейс решил, что пора прощаться, но бывшая напарница покачала головой.

– Нет, Лейхтвейс, не убегай. Я тебя не зря сорок минут ждала. Есть разговор, а поскольку пригласить меня в кафе ты не догадаешься, я это сделаю сама. А хочешь, пойдем в русский ресторан, послушаем, как играют на ба-ба-лайке?

* * *

К английской кухне Николай Таубе еще не привык, и они зашли во французское кафе, благо недалеко, сразу за углом. Неле, взяв инициативу на себя, долго изучала меню, а потом принялась что-то втолковывать официанту. Лейхтвейс вслушиваться даже не пытался, пусть ее. И предстоящий разговор не слишком интересовал. О чем толковать двум шпионам? Разве что получит очередной заказ, небесные ландскнехты нынче нарасхват. Рената-дублерша не так давно мечтала о мотоцикле, а теперь приценивается к «Кадиллаку» 90-й серии с 16-цилиндровым двигателем.

Наконец, официант отбыл, и Лейхтвейс кивнул на принесенный коньяк.

– Есть повод?

Цапля пожала плечами.

– Полно! Можно выпить за здравие, можно за упокой. Но не спеши, не испарится.

Наклонилась вперед, поглядела строго.

– Знаешь, почему я не могу тебя ненавидеть? Из-за Оршич. Ты хотел ее спасти – и спас. Ты был не один, но землянину в Монсальват попасть практически невозможно, а ты сумел. Я считала тебя очень плохим человеком, но потом поняла: ты вроде пули в полете. Пуля не может быть ни хорошей, ни плохой, главное, чтобы она попала в цель. Не отвечай, просто мы с тобой в Москве не доругались… Ты ее, Веронику, хотя бы в кино пригласил?

Лейхтвейс взглянул изумленно.

– В к-какое кино?

– Тяжелый случай. Из всех рыцарей Круглого стола ты больше всего похож на Галахада, тот тоже был вроде пули, ничего не видел и ничего не хотел понимать. Так и помер возле своего Грааля.

На стол легла сумочка. Лейхтвейсу живо представилось, как Цапля достает оттуда тяжелый «Кольт», берет двумя руками…

– Сейчас мы выпьем, но прежде…

Нет, не «Кольт», всего лишь кошелек. Вот и серебряная монетка. Неле пододвинула ближе его рюмку.

Бульк!

– Пьем.

Николай Таубе настолько растерялся, что прикончил коньяк залпом. Бывшая напарница одобрительно кивнула.

– По-мужски, одобряю. А теперь достань.

Серебро легло на салфетку. На аверсе профиль ныне правящего Георга, на реверсе лев и корона.

– Получил? – Неле тоже поглядела на монетку. – Это королевский шиллинг. Ты завербован, Лейхтвейс, и даже не пытайся убегать. Старинный английский обычай, так ловили будущих моряков и гренадеров. Пора тебе заняться настоящим делом.

Николай Таубе спрятал монетку в карман.

– И чья разведка?

Теперь удивилась Неле.

– Естественно, Великого Княжества Тауред. Мне поручено подыскивать кадры. Один уже есть.

Лейхтвейс задумался.

– Хочешь, после кафе пойдем в кино? Новая американская картина с Кэрол Ломбард и Фредриком Марчем. «Nothing Sacred» – «Ничего святого». Как раз про нас с тобой.

– Нет, не про нас, – рассудила Неле, – про тебя. Но в кино сходим.

* * *

К ночи мелкий дождь сменился холодным ливнем. Лейхтвейс сидел у окна, выключив свет, и пытался представить каково сейчас там, за густыми темными тучами. Чистое небо, холодные звезды, ледяной беспощадный ветер. А еще выше – черный космос, который чуть не забрал его, но все же отпустил.

Фройляйн инструктор свободна. Мечта исполнилась, а больше Лейхтвейс ни о чем и не мечтал. Земля по-прежнему казалось чужой. Здесь его ничто не держало.

Надо было жить дальше.

7

В трибунал не отправляли, не посылали даже – выдергивали. Так и шептались меж собой: «А вдруг не выдернут?» Послушав и поразмышляв, Локи решил, что можно сидеть на жопе ровно. Иных мариновали по веку, иных, подумать страшно, и по два. Правда, счет времени не велся, потому здесь как ни дня, ни ночи, ни рассвета с закатом, ни тем более наручных часов о шести камнях. Но даже если век и не век вовсе, а год, очередь до новенького дойдет не скоро. С тем и успокоился, песни попел, с соседями, что ближе, пообщался (душегубы оказались, на большой дороге корм искали), да и решил зря голову не сушить. Пока еще суд да дело!

Ошибся! И дня не прошло, как выдернули. Потянул кто-то за ворот, помутилось перед глазами…

– …Хорст Локенштейн, год рождения… Пруссия? Гостиничный вор… Опять вор! Когда же они все переведутся?

Локи открыл глаза и заморгал, привыкая к яркому электрическому свету. Стол пол зеленой скатертью, на нем лампа чуть ли не в сто свечей, черный молоток и телефон, тоже черный. За столом же трое. В центре – типичный судейский, хитрая крыса в затейливом старинном вицмундире, он-то голос и подал. Слева же и справа – вот дела! – близнецы, тоже при судейской форме, лысые, носатые и ушастые. Только глаза разного цвета, у того, что слева – белые почти, у правого же красные. Локи не поверил сперва, вгляделся. Красные и есть.

Ой, мама!

– Итак, Локенштейн, что вы имеете сказать трибуналу?

Скучным голосом спрошено, вроде бы походя, но понял Локи – это главный вопрос и есть. Но как ответить? Вроде бы ясно все, невинен он, раб Божий, словно агнец. Оклеветали злые люди, напраслину взвели! Так его и учили: все отрицай, главное, чтобы духу хватило.

И – в полный отказ. Пусть в подвал возвращают!

Локи открыл уже рот, но в последний миг заметил, как оба лысые переглянулись – нехорошо, с весельем злым, вроде как предвкушая. Сейчас он скажет «невиновен» и…

Мороз пробежал по коже. Это кому он врать собрался, перед кем шутки шутить? Предупреждали? А первое тюремное правило? Не верь, не бойся, не проси!

Не верь! Он чуть было не поверил, дурак.

Колени ударили в пол.

– Виновен я! Во всем, как есть, виновен! Все признаю, все, что скажете, подпишу, потому как совесть заела. Грешен, грешен, каюсь! Накажите, если закон велит, а я только рад буду!..

Голосил, глотки не жалея, а сам исподволь на судейских поглядывал. Вид у тех стал кислый, словно лимон сжевали. Не иначе, угадал с ответом.

– Неправедно жил, признаю. И помер без всякого покаяния, пулю в затылок злые люди влепили, не пожалели. А мне бы еще минутку, все бы свои прегрешенья признал!..

– Хватит, – поморщился тот, что в вицмундире. – Трибунал вас услышал. И встаньте, не в храме.