— Так ты опять воротишься в Англию?

— Меня хотели туда отвезти, и я было собрался, однако перед отходом корабля сбежал в лес. Мне захотелось погулять здесь ещё.

«Неудивительно, что туземец поменял английский комфорт на свою дикую жизнь, — подумал Симонов. — Там, в Лондоне, его лелеяли, хорошо кормили, одевали как куклу, водили из дома в дом, показывая как редкого зверя. Там у него не было ни друга, ни подруги, а здесь, среди своих, у него есть и то и другое».

Часто Ивана Михайловича посещал любознательный мичман Новосильский с «Мирного», и оба они, образованнейший и достойный учёный, которого невозможно было не любить, и моряк-юноша вели долгие беседы о здешнем народе, о дурном влиянии европейцев на коренных жителей. Симонов собирался после возвращения в Казань написать книгу и прилежно вёл дневник. Однажды он записал такие строки:

«Окружённый лесом, в котором скиталось дикое племя Бонгари, я в тишине ночной до утра следил за светилами южного неба. Ярко разгорались предо мной лучи Сириуса, Канопуса, Ахернара и блистательного созвездия Креста; поразительно переливался бледный свет Магеллановых облаков. Мы видели и родные наши созвездия: Большую Медведицу и Кассиопею, но звёзды их невысоко, не все выходят там из-под горизонта, тогда как в наших местах их незакатные звёзды проходят чрез вершину неба.

Но не одна физическая природа яснее и откровеннее высказывает свои заветные тайны в ночное время; нравственная сторона человека также отчётливее представляется нашему воображению во мраке и тишине ночи. Так что мысль моя под открытым небом обращалась то на юг к городу Сиднею, то на север к природным жителям этой страны... Боже мой, какая противоположность!»

И он сравнивал бал европейцев в одном из домов Сиднея, где одна из дам сказала, что, может быть, со временем они вместе будут вспоминать об этом знакомстве в земле орангутангов, которых мы из учтивости называем новоголландскими индейцами, с дикой пляской аборигенов под звёздным небом, ковром из трав, стен из деревьев, толпой дикого народа, для которого нет закона, кроме его необузданной воли, нет сильной власти для удержания неистовых страстей.

...Днём офицеры и матросы шлюпов занимались ремонтом, заготовкой дров, стиркой белья, выпасом корабельных овец и свиней, которые на вольном воздухе и свежей траве окрепли, избавились от цинготной болезни. Некоторые офицеры ездили в лес на охоту, откуда возвращались с полными ягдташами попугаев, перепелов, зимородков, королевских рыболовов, чаек. Из них лекари Берх и Галкин изготовляли чучела для Петербургской академии наук. Другие знакомились с приметными местами города.

Но всех почему-то интересовал арестантский двор. Он был окружён высокой стеною, однако у ворот отсутствовал караул, кроме привратника. Внутри стены стояло несколько корпусов. Главный из них предназначался для спален арестантов, в каждом два ряда матросских коек, разделённых коридором во всю длину. Арестанты спали в подвешенных койках, их предпочитали нарам, поскольку койки удобнее для поддержания чистоты. В другом доме — столовая и кухня. В кухне на столе нарезали порции говядины, всегда свежей. Солонину употребляли крайне редко. Каждому заключённому полагалось в день по фунту мяса и фунту хлеба. Матросы с «Востока» и «Мирного» отведали еду и нашли её вкусной.

— Нам бы так, — со вздохом выразил общую мысль присутствующих на экскурсии барабанщик Чуркин.

На заднем дворе выпекали белые хлебы. Там же находились кладовые для хранения съестных припасов.

Но особенно поражала русских чистота и совершенный порядок в большом и малом. В «тюрьме» содержалось восемьсот арестантов. Они приходили сюда только обедать и ночевать, а днём отправлялись на работу в разные места. За порядком следили из них же набранные надзиратели и старшие. Они не извлекали никакой выгоды за исполнение своих обязанностей, однако освобождались от работы. За новые преступления заключённых ссылали в Ньюкасл в ста вёрстах от Сиднея добывать каменный уголь.

Осмотрели русские моряки и сиротское училище. Из детей порочных родителей здесь делали полезных работников. Пятьдесят мальчиков учились читать и писать, изучали Библию и ремесла малярные и столярные — Сидней строился, требовались отделка, мебель. В часы отдыха малыши обрабатывали свои крошечные участки, приучаясь к земледелию. Для каждого занятия у них были свои платья. Такое же заведение было устроено и для семидесяти девочек, но в городке Парраматта.

А по вечерам офицеры съезжались на званые обеды должностных лиц колонии и сиднейского « бомонда». Они устраивались то командиром порта Пайпером, обладавшим не только светлым умом и благородным, отзывчивым сердцем, но и весёлым нравом, что делало его душой здешнего высшего общества и миротворцем во всех несогласиях начальства с подчинёнными; то радушными Бруксом и Дреннером, который недавно приехал в Сидней с молодой женой и двумя её сёстрами, построил великолепную дачу и деятельно помогал русским морякам в снабжении и лекарствах; то любезным вице-губернатором Эрскиным и офицерами полка «Новый Южный Уэльс»; то судьёй, казначеем, пастором; то богатым доктором Джемисоном, занимавшимся наукой. Но особенно пышно проходили обеды у самого губернатора. Лачлин Макуари и его супруга Элли испытывали к русским морякам, находившимся вдали от родины, истинно родительские чувства.

На стенах столовой висели картины, изображавшие редкости Южного Уэльса, животное царство; дикая кошка разрывала какаду, отважно мчался кенгуру, паслись эму, плавали гуси в тихих заводях, порхали в джунглях голуби... Все они были писаны с большим искусством художником, сосланным сюда за какое-то преступление.

Добрый хозяин и внимательная хозяйка называли Александра I не иначе, как спасителем Европы, первый тост поднимали за императора и пили стоя. Второй тост — за короля Георга IV, взошедшего на престол в начале 1829 года. Затем тосты следовали один за другим — за здоровье присутствующих, процветание колонии, удачи в путешествии к полюсу, за благоденствие российского и английского флотов. Поскольку англичане во время обедов суп не употребляли, его готовили специально для русских. Каждый выбирал еду по своему вкусу. После бефстроганов, бифштексов, жареной птицы и рыбы ставили пирожные, желе, пудинг. Далее подавали каждому маленькую тарелочку, салфетку, две рюмки, вилку, нож и новые блюда: сыры, торты, ликёры и портвейны в графинах. Тосты продолжались с красноречивыми спичами. Музыка играла тогда, когда пили за чьё-либо здоровье. Спустя некоторое время переходили к чаю в другую залу, расписанную под карандаш разными сценками из сказок Шехерезады. Наконец подавали воду с вином, что по английскому обыкновению означало окончание обеда. Офицеры раскланивались и отъезжали на шлюпы.

Однажды Макуари пригласил всех в Парраматту. Там у него был загородный дом. В карете поехали Фаддей, Завадовский, Лазарев. Остальные отправились на шлюпках и катере. По обеим сторонам гладкой дороги белели домики с высокими черепичными крышами, окружённые подстриженной живой изгородью, садиками, огородами. Холмы и пологие возвышенности, удобные для заселения и обработки пашни, были освоены и аккуратно ухожены. Сосны, кедры, эвкалипты в лесу росли так редко, что между ними легко могла проехать карета. Городок Парраматта расположился в плоской лощине у реки того же названия. Дома были в основном деревянные, ровно стоящие на прямых широких улицах. Встречались и каменные строения, но редко.