Де Немур вошел в союз с Испанией, двинулся во Франш-Конте, где вооружил отряды и просил пропустить его через французские территории в Савойю, что не было ему позволено, разве что его люди стали бы пробираться в Савойю поодиночке – как делали те, кто находился на службе герцога Савойского, а это было равнозначно отказу: поскольку те, кто попадал поодиночке к герцогу, перемещались по дружественной земле, непосредственно из Франции в Савойю, тогда как его людям предстояло пересекать французскую территорию как враждебную, и потому их судьба была предрешена: поодиночке их убивали бы.

Герцог Монтелеонский проявил столько настойчивости и так убеждал, что войска герцога Немурского почти полностью рассеялись и что это разрешение, просимое им от имени его повелителя, нужно лишь для репутации их союзничества, что в конце концов добился того, чего просил.

Некто Лассе, государственный казначей в Бурже, был выбран для того, чтобы отвезти герцогу де Бельгарду приказ, разрешавший войскам де Немура свободный проход через Бресс, и тайком сообщить де Бельгарду, что де Немур не сможет причинить никакого ущерба герцогу Савойскому, ибо его войска настолько слабы, что не рискнут пройти по французской территории.

Однако Лассе, подпав под влияние посла Савойи, не стал передавать де Бельгарду тайного сообщения, и де Бельгард ослушался приказа, что вынудило де Немура попытаться пройти по долине Сизери, где его войска разбежались при виде полка барона де Санси и некоторых других французских полков, отправленных герцогом Савойским. Вскоре последовало заключение договора между герцогом Немурским и герцогом Савойским, разрешившего все противоречия; это произошло 14 декабря.

Тем временем испанский король направил во Францию жалобу в связи с помощью, оказываемой герцогу Савойскому. Испанский посол заявил, что герцог должен с одинаковой почтительностью относиться к обеим коронам, но не делает этого; что он, посол, готов обсудить все претензии герцога, которые король желает поддержать, не будучи принужденным к тому герцогом; уезжая обратно, он высказал просьбу, чтобы Его Величество направил в Мадрид чрезвычайного посла, который получит там все необходимые разъяснения и удовлетворение.

Их Величества сочли сию позицию не лишенной здравого смысла и обратили свои взгляды на меня. Я был готов выехать и припас множество приятных вещиц, которые есть во Франции, для того чтобы дарить их в Испании, уложил свой багаж, но тут меня вызвали к Королю, и я был назначен на должность государственного секретаря вместо г-на Манго.

Было решено послать вместо меня графа де Ла Рошфуко; однако чрезмерная обходительность, свойственная ему, помешала ему выехать в то время, которое указала Королева, кроме того, граф был занят в балете и в конце концов не выехал вовсе. Тут возобновились происки принцев против Короля, и заботы о делах собственной страны отвлекли нас.

В этом же году скончался первый президент де Арлэ, уроженец самого старинного из четырех баронских родов Франш-Конте; не менее, чем происхождением, прославился он и своей добродетелью, впервые отмеченной еще Генрихом III. Он поставил ее на службу Королю сперва в Пуатье, а затем в Парижском парламенте, будучи первым президентом, который председательствовал таким образом, что его имя до сих пор славят.

Он был столь значительной персоной, что один его взгляд напоминал каждому о долге перед отечеством. Если дело поручалось ему от имени влиятельного лица, он старательно изучал его, боясь подвоха, раз ему оказано столько внимания; если же во время частного визита кто-либо заговаривал о деле, он становился непроницаемым и не допускал фамильярности.

Как-то раз г-н де Гиз пришел к нему в день баррикад, чтобы извиниться за случившееся, и он откровенно ответил ему, что ничего не знает, однако признался, что плохо, когда слуга прогоняет своего господина из его дома.

Когда Ле Клерк в дни мятежа, поднятого Лигой, привез его с остатками двора в Бастилию, то многие из вельмож подали жалобы, а де Арлэ не проронил ни слова, но вошел в тюрьму с тем же важным видом, с каким обычно входил в здание парламента: в его чертах читались угрозы, гордое мужество и печаль, и это был его ответ на презрение и оскорбительные слова мятежников.

Примером присущих ему неподкупности и непреклонного мужества в отправлении справедливости служит следующий: как-то раз Король отправил на проверку в парламент эдикт, который показался де Арлэ не слишком соответствующим законам, и он стал всеми силами бороться против его одобрения; Король взялся упрекать его в том, что он поступает дурно, поскольку незадолго до этого получил большой участок земли на острове Пале под строительство дома; де Арлэ тут же вернул Королю патент, однако Его Величество, покоренный честностью президента, не взял его.

В семьдесят пять лет де Арлэ ослеп, и Король позволил ему оставить свой пост и назначил 200 000 франков вознаграждения. В восемьдесят лет де Арлэ скончался, обремененный более годами и почестями, нежели благами: образ его жизни не позволил ему оставить детям намного больше того, что он получил в наследство от своего отца.

В том же году скончался и кардинал де Гонди, брат герцога де Реца; оба они были ставленниками королевы Екатерины Медичи, сделавшей их, людей самого низкого происхождения, первыми лицами Государства и Церкви. Де Гонди был сначала лангрским епископом, затем епископом Парижа и, наконец, стал кардиналом; человек не слишком образованный, он был здравомыслящим и показал на собственном примере, насколько сложно сердцу иностранца быть верным владыке, коему обязан всем, что имеет его обладатель.

Его благодетель Генрих III был смертельно ранен, он в тот же час покинул его и удалился в свое поместье в Нуази, отказавшись присутствовать при кончине Короля и отдать ему последний долг, хотя и получил от Короля милостей сверх меры; он подтвердил своим поступком справедливость старинной поговорки: чем любовью испытывать иностранца, лучше уж его испытать, а потом полюбить.

Он умер в возрасте восьмидесяти четырех лет и был погребен в соборе Парижской Богоматери, в часовне, где можно видеть могилы его брата и его самого, с надписями скорее напыщенными, чем искренними.

1617

Герцог Неверский настолько от души одним из первых влился в мятеж, длившийся весь предыдущий год, а принцы и дворяне, удалившись от двора и действуя какое-то время тайком, тем не менее были так связаны с ним и с такой страстью помогали ему, что даже не стали дожидаться наступления весны и начали военные действия в первые числа года, в самый разгар зимних холодов.

Король, желая предупредить беды, уже не раз проистекавшие в его королевстве от мятежников, получавших помощь от иностранных государей, представлявших их собственного в неверном свете, отправил с чрезвычайным посольством барона де Тура к королю Великобритании[144], который любил барона, бывшего послом при его дворе еще тогда, когда король управлял Шотландией; в Голландию был послан г-н де Ла Ну, там его имя и вероисповедание производили хорошее впечатление; а граф де Шомберг отправился в Германию, где прежде послом в составе нескольких посольств покойного Короля был его отец, что давало ему больше возможностей послужить Его Величеству.